Ольга, королева русов. Вещий Олег
Шрифт:
— Сигурд должен знать все, чтобы спокойно ожидать в Старой Русе дальнейших повелений. Вернхир с варягами князя Рюрика зимует на первом волоке, прикрывая наши пути от возможного вторжения рогов. Новгородская вольная дружина зимует в Новгороде и присоединится к нам, как только вскроются реки. В случае нужды они окажут тебе помощь, Сигурд, но не думаю, что в этом возникнет необходимость. Зигбьерн и Перемысл отведут свои дружины в Смоленск. На волоке остается Ставко со своими лучниками, но ему надлежит привести из Великого Новгорода добрый отряд копейщиков себе же в подмогу. Чудь и ливы Гуннара, а также финны Ландберга до весны задержатся возле Пскова, гонец с моим повелением уже отправлен. Я не ошибся, Хальвард?
— Гонец отплыл второго дня, конунг.
— Оставьте
Все молча поднялись и вышли, поклонившись конунгу.
— Я слушаю тебя, Хальвард: ты просил свидания наедине, но это — единственное время, когда я могу выслушать тебя.
— Тебе известен дар князя Воислава, конунг?
— Перемысл говорил о какой-то деве из земли пруссов.
— Я прошу у тебя обещания, мой конунг. — Хальвард прижал руку к сердцу, низко склонив голову.
— Ты забылся, боярин, — холодно сказал Олег. — Я никому не даю обещаний.
— И все же я прошу, мой конунг.
— Каково же обещание?
— Не приближайся к этой деве, пока я не узнаю, как она попала к князю Воиславу
— Ты очень подозрителен, Хальвард.
— Такова служба моего рода роду моих конунгов.
— Не беспокойся, дева мне сейчас не нужна.
— Даже на зимовке?…
— Даже на зимовке.
— Благодарю, конунг. Это все.
— Не совсем. Где твой человек для киевского удара?
— Уже в Полоцке. Оттуда двинется в Киев с добрым товаром.
— Не забывай напоминать мне о киевских событиях.
— Ты услышишь о них раньше, чем я успею доложить тебе, мой конунг.
Хальвард позволил себе улыбнуться, вновь низко склонив голову.
Хродгар задержал Урменя дольше, чем предполагалось. Он был дотошен и вдумчив, с вятичами доселе не сталкивался и требовал от княжича не общих сведений, а точных подробностей. Как вооружены воины, что умеют, а чего не любят делать, каковы привычные способы нападения. Урмень отвечал кратко, но исчерпывающе, поскольку ему не раз приходилось сталкиваться с лесным врагом, излюбленным методом которого была внезапная короткая атака из засад. Все эти разъяснения отняли время, а движение вверх по рекам оказалось сильно осложненным из-за большого количества караванов, спускавшихся к волоку на Днепр.
Утраченное время обладает зловещей особенностью скапливать неожиданности с каждым часом. Эти неожиданности растут, как снежный ком, внезапно обрушиваясь на опоздавшего всей тяжестью где-то произошедших событий.
После рассказа Инегельды о набеге данов и вырвавшихся из самого сердца искренних слов Альвены «Девочка моя!..» многое сместилось в душе ее. Смутилось и сместилось, и вчерашние предостережения Хальварда, все его «зарубки» сегодня казались ей бессмысленной подозрительностью. Бессонными ночами она мечтала, как уговорит, умолит Олега, используя все свое влияние и всю свою любовь, отказаться от дара князя Воислава, отдать несчастного ребенка ей, под ее опеку. И как она, ласками и заботой залечив ожоги души бесправной девочки, подберет ей достойного мужа, сыграет богатую свадьбу и весь остаток дней своих на этой угрюмой земле будет греться у очага чужого счастья.
Это были непривычные, а потому и особенно сладкие мечты. В девичестве она мечтала о бесстрашном витязе, добром, сильном и заботливом. Попав в непосредственное окружение юного конунга, испытала первую и единственную любовь, увидев в нем образ смутных девичьих грез, с великим трепетом и счастьем восприняла обязанность подготовить его к мужской жизни, но, будучи от природы наделенной неженским умом, не обманывалась в своем предназначении. Сердце ее по-прежнему принадлежало конунгу, но душа освободилась от женских мечтаний. Вместо них пришли думы о своем народе, разбуженные еще в раннем детстве ее дедом, великим скальдом русов. Замена была найдена, но в этой замене не оказалось места для нежности. Она была возвышенна, но сурова, как сурова была сама жизнь ее вымирающего в болотах племени, вынужденного заниматься
Но с появлением Инегельды все изменилось. Альвена вновь ощутила сладкую нежность в душе своей и, отплакавшись счастливыми слезами, начала обдумывать действия, которые ей надлежало совершить для спасения девочки и собственного внезапно обретенного счастья, со всем свойственным ей хладнокровием и рассудительностью. Она старалась размышлять по-мужски, не позволяя чувствам определять поступки, но в первый ряд все равно выходила задача предупредить возможные действия Хальварда, во что бы то ни стало внушив ему мысль, что испытания прошли успешно, что все загадки разрешены, зарубки стесаны и Инегельда безгрешна. Это необходимо было сделать немедленно, вне всякой очереди, потому что Хальвард всегда поступал неожиданно, никого не оповещая о принятых им решениях. Поэтому Альвена осторожно, через верную челядь, навела справки, каким образом можно побыстрее встретиться с грозным боярином, но здесь ее ждала неудача: по всем данным, Хальвард отбыл из Старой Русы неизвестно куда. Вспомнив о последних его намеках, Альвена пришла к выводу, что Хальвард отправился к конунгу Олегу, чтобы склонить его к отмене его же собственного повеления, налагающего запрет на свидания с Альвеной. Что он при этом мог сказать конунгу о своих подозрениях относительно дара Смоленского князя, она, естественно, знать не могла, но предполагала, что Хальвард скорее преувеличит, чем преуменьшит собственные домыслы, и на душе ее было тревожно. Здесь одно слово, один намек могли решить участь несчастной девушки, и Альвена, поколебавшись, твердо решила отправиться к Олегу и во что бы то ни стало добиться личного свидания вопреки высказанному им запрету. Неисполнение воли конунга грозило самыми крупными неприятностями, вплоть до опалы и забвения, но Альвена твердо была уверена, что ей удастся все ему объяснить.
Однако одно решение тянуло за собою другое: иноплеменную юную рабыню нельзя было оставлять в чужом городе, обрекая на полное одиночество. Альвена доверяла своей челяди, но, по ее же мечтательным расчетам, Инегельду ждала высокая судьба, а потому общаться с челядью следовало теперь лишь вынужденно, в виде повелений, а не просьб. Дружить, откровенничать, смеяться или плакать обычаи дозволяли только в своем кругу, но такого крута у Инегельды как раз и не было. Однако выход был — он первым шевельнулся в уме Альвены, — дерзкий, вызывающий, но обещающий очень многое в случае, если ей удастся умолить конунга Олега расстаться с даром князя Воислава. И выходом этим была Неждана: уж ее-то словечко, замолвленное за ровесницу, волшебным ключом открывало сердце конунга.
Неждана считанные разы, да и то в детстве, встречалась с Альвеной, но знала о ней многое: шепотки в женской половине были обычным явлением. Знала и сторонилась, поскольку девичество и положение диктовали ей ничего не знать и никогда не сближаться. Они спокойно сосуществовали на разных ветвях властного дерева русов, надежно укрытые листвой своего окружения, знакомства и связей, но корень, питающий их жизни смыслом, был единым: любовь и преданность конунгу. И поэтому, узнав от прислужницы, что ее хочет видеть Альвена, Неждана не столько удивилась, сколько встревожилась.
— Прости, госпожа, что беспокою тебя, — приветствовала Альвена, склонившись в поклоне.
— Не называй меня госпожой, Альвена. Мы равно приближены к конунгу, хотя и разными желаниями.
— Но, госпожа…
— Я сказала. Что привело тебя ко мне? Дурные вести?
— Нет, Неждана. Необходимость в твоей помощи и защите.
— Тебе кто-нибудь угрожает?
— Защита и твое покровительство нужны не мне. Альвена выразительно замолчала, и Неждана, спохватившись, молча указала ей на кресло. Спросила, когда они сели друг против друга. Как на переговорах.