Ольга, королева русов
Шрифт:
Если в Ольге просматривались как завтрашнее женское обаяние, так и мужской ум, то в сыне Рюрика еще в отрочестве обозначилась одна весьма настораживающая черта. Уже тогда он не стремился в общество девочек и вообще терялся и сникал в присутствии женщин. Особенно своих ровесниц, предпочитая им ровесников. Поначалу это не очень бросалось в глаза, но с годами ровесники становились все пригожее, а Игорь в общении с ними — все улыбчивее. Приметив это, бояре-думцы сильно озаботились, тайно посовещались между собой и в конце концов поручили старшему — Годхарду — поставить в известность самого Олега об этой странности князя Игоря.
— Худая весть, — вздохнул Олег. — Пригожие любимцы —
— Плечистые, конунг Олег.
Немногим дозволялось обращаться к Великому Киевскому князю по его первому родовому званию: наследственный конунг русов. Он взлетел на немыслимую высоту, став великим князем всех земель окрест Киева: славянских, русских, чудских — даже кочевников Дикой Степи. Конунг был всего-навсего племенным военным вождем, прошлое звание как бы принижало достигнутое ныне положение, но троим — другу детства воеводе Зигбьерну, мужу воспитанницы Нежданы боярину князя Игоря Сигурду и главному советнику Годхарду— подобное обращение дозволялось в беседах с глазу на глаз И прозорливый Годхард отлично понимал, когда этим можно пользоваться с наибольшей выгодой как для себя, так и для общего дела.
— Значит, надо подсунуть ему опытную рабыню, — сказал великий князь. — Правда, Сигурд уже пытался это сделать, но подсунул молоденькую девчонку, с которой не всякий взрослый муж управится. Кто у нас особый сладострастник?
— Я, — улыбнулся Годхард. — Дело не может выходить из дворца, конунг. Я понял это и разыскал и пригожую, и опытную.
— Ну, и?…
— Он так ее избил, что красотку пришлось тут же продать византийским купцам за четверть цены.
— А ты своего не упустишь, — проворчал Олег. — Значит, и второй опыт дал тот же результат. Худо. — И озабоченно повторил: — Очень худо.
Он думал о своей дочери. Новость не сулила ей приятной женской доли. А его лишала надежд на столь ожидаемых внуков, продление династии и полное блаженство в благословенных краях Вальхаллы после окончания земной жизни.
— В его окружении есть твои люди?
— И очень надежные. — Советник помолчал и осторожно добавил: — Такие, что им можно поручить и…
Он резко махнул рукой, изображая удар кинжалом. Олег строго глянул на него, и глаза его вмиг заледенели.
— Ив мыслях не храни. Никогда! Игорь — законный сын Рюрика. Мы удерживаем славян в повиновении только тем, что они когда-то принесли роту на верность покойному Новгородскому князю. Я напомнил им об этом сразу же по взятии Киева, когда поднял Игоря на руках. Теперь пришлось напоминать тебе?
— Прости меня, мой конунг. Я не подумал.
— Так думай! И я буду думать. Ступай.
Годхард, поклонившись, направился было к выходу, но великий князь остановил его:
— Погоди. О болезни… — Князь подчеркнул это слово. — О болезни Игоря должны знать четыре человека: я, ты, Сигурд и Зигбьерн. Дальнейшее распространение слухов равносильно измене, ты понял меня?
Годхард снова поклонился.
— Сколько человек было на острове, где мы прятали Игоря? — помолчав, спросил Олег.
— Двадцать три дружинника, шесть челядинцев и семь женщин. Три старухи и четыре молодки. Всего тридцать шесть человек, мой конунг. Роковая цифра.
— Роковая цифра, — вздохнул Олег. — Старухи занянчили мальчишку, пока воины нянчились с молодками. Сколько человек живы из этих тридцати шести?
— Ни одного. Я проверил.
— А семьи? Они могли что-нибудь наболтать в домах.
— Проверю.
— Немедленно. И — беспощадно. Что ж, будем думать. Ступай, Годхард. И помни: об этом знаем только мы четверо…
— Только четверо, мой конунг.
— Ступай.
Низко поклонившись, первый думец степенно вышел из княжеской
Однако и великий князь, и его ближайшие советники, и бояре — да все, все решительно! — упустили из виду одного человека. Тридцать седьмого. Его просто не заметили, когда перевозили на остров младенца Игоря, его варяжскую охрану, кормилиц, нянек, челядинок. Не обратили внимания, что старшая кормилица привезла с собою собственного ребенка: ну кто там усмотрит, с каким свертком на руках следует среди перепуганных женщин в тайное убежище старшая кормилица, обязанная подкармливать грудью ребенка до трех лет, как то было принято в семьях знатных русов.
Этим ребенком был Кисан. Личная безотцовщина старшей кормилицы, сын, рожденный тайно и хранимый тайно. Никем не замеченный, а потому и неучтенный тридцать седьмой свидетель затаенной жизни на острове. Молочный брат и единственный друг раннего детства одинокого сына Рюрика Игоря. А друзья, приобретенные в таком беспомощном возрасте и при таких жизненных обстоятельствах, весьма похожих на сиротство, не забываются и до старости.
Сын приемной дочери конунга русов, а ныне Великого Киевского князя Олега, славянки Нежданы, и первого боярина князя Игоря, варяга Сигурда — Свенди, которого славяне называли Свенельдом, прожил длинную, до краев переполненную событиями счастливую жизнь. Не легкую — какая уж легкая жизнь может быть у воеводы трех великих киевских князей — Игоря, Святослава и Ярополка! — а на редкость удачливую, особенно для тех жестоких лет, когда человеческая жизнь была зачастую страшнее смерти. Он дожил до внуков и даже правнуков, он сражался на Руси и на Карпатах, в Византии и Закавказье, он нес на своем и до старости сильном, жилистом теле следы четырнадцати ранений, а в душе — луч ослепительного счастья, свою единственную драгоценность. Этим лучом счастья были воспоминания о необыкновенном детстве, одарившем его не только радостью дружбы, но и любовью, которую он пронес через всю жизнь и о которой с великим трепетом, благодарностью и блаженством вспоминал на смертном одре. До самого конца своего вспоминал. До последнего толчка усталого, измотанного походами, сражениями, потерями и придворными интригами сердца. И это великое блаженство навеки застыло на его жестком, суровом лице.
Он лежал в личных покоях собственного дворца, а многочисленные родственники, сыновья и дочери, внуки и правнуки, друзья и просто добрые знакомые ждали за закрытой дверью. Чего ждали и зачем ждали? Когда позовет?…
Свенельд усмехнулся: «Не дождутся». Умирать надо в одиночку, потому что его любовь уже умерла, а больше никто не имел права смотреть в лицо его смерти. Только он сам, воевода трех князей, витязь, о котором при жизни слагали песни славянские гусляры и скандинавские скальды.
Крупная седая голова воеводы покоилась на ковровой подушке, набитой сухим хмелем. В бою с касо-гами кавказский богатырь изловчился хватить его булавой по шлему. Шлем выдержал — хороший был у него шлем, византийской работы, — но с того сражения его стала мучить бессонница. Бессонница у полководца, который едва ли не ежедневно чудом не падал с коня от усталости. Поначалу это показалось смешно, но недосып вскоре начал сказываться на его памяти, а это уже грозило не ему — это грозило дружине. Он пожаловался знахарю, хотя терпеть не мог жалоб, не к лицу они воину, но выхода не было. И тогда знахарь — хороший был знахарь, раз за него запросили тройную цену на Царьградском рынке, хазарский еврей, — посоветовал спать на подушке, набитой сушеным хмелем. И с той поры он всегда отлично спал до своей самой последней ночи.