Ольга, лесная княгиня

Дворецкая Елизавета Алексеевна

Но ведь я здесь не первая. В каждом поколении несколько лучших невест приходят к Буре-бабе за своей судьбой. Наверное, мне достался только тот мусор племени кривичей, который оно набросало за последние четыре года, с тех пор как тут прибиралась Вояна…

– Каша готова! – прервал мои мысли голос Эльги.

Очнувшись, я обнаружила себя у порога с огрызком веника в руке.

А ведь и вправду здесь Навь: никогда еще мне не случалось погружаться духом в глубины времен и далей. Прямо волхвой стала ненадолго!

У Эльги тоже вид был

утомленный и задумчивый. Где побывала она, хотелось бы мне знать?

Она поставила горшок на вымытый стол и поместила рядом миску, еще блестящую от воды. Положила костяную ложку. Бура-баба подошла и села; Эльга с поклоном подвинула ей миску с кашей, отошла ко мне, и мы встали, сложив руки, как челядинки, ожидающие новых приказаний от хозяйки.

Старуха немного сдвинула личину, чтобы освободить рот, и принялась за еду. И вот тут, глядя, как она берет ложку и подносит ко рту, я сообразила, где это видела.

Да это же… баба Гоня! Нет, не может быть!

Старая княгиня ушла «к дедам»…

А здесь-то что? Здесь самые «деды» и есть.

Так она живая или нет? И да и нет…

Как все, что находится на рубеже Яви и Нави. Но это уже не наша баба Гоня, и нечего ожидать от нее какой-то особой милости к нам. Мы ей не ближе, чем две любые другие девки. Ну, разве что Эльга чуток ближе, потому что является ее праправнучкой по самой прямой ветви родства, которую представляют в племени князья – старшие сыновья старших сыновей прародителя.

Я могла думать об этом, потому что уже не беспокоилась, понравится ли Буре-бабе каша. Эльга была, как ее мать говорила, ловка на руку: все, за что она принималась, у нее получалось хорошо.

– Ну, девки, накормили вы меня, службу исполнили, теперь скажу вам судьбу, – покончив с кашей, объявила Бура-баба.

Теперь я уже ясно узнавала голос бабы Гони.

Но не скажу, чтобы это меня успокоило. Грань мертвого мира придвинулась еще ближе.

Строго говоря, старая княгиня приходилась бабкой только Эльге, а мне – лишь свойственницей. Моя бабка по матери умерла давным-давно, я ее даже не застала, а о бабке с мужской стороны, датчанке фру Халльгер, мы слышали только рассказы наших отцов. Но я с детства привыкла, что у нас с Эльгой все общее, и мне казалось, что старая Гоня – и моя бабка тоже.

Впрочем, Эльгу это все должно было задевать меньше. Ведь ее отец только что перешагнул грань Нави.

А мы все еще стояли на этой грани.

Старуха забралась на полати и уселась там под самой кровлей, свесив ноги. В полутьме, вознесенная между небом и землей, она еще больше напоминала огромную жуткую птицу.

Она взяла длинную палку, которая служила ей прялочным копылом, опустила ее, уперев в пол между ног, взялась за кудель, которая была привязана к другому концу, и принялась прясть, неразборчиво бормоча себе под нос.

Мы зачарованно смотрели на веретено с глиняным прясленем. Оно потихоньку толстело, одеваясь серой шерстяной нитью. Это была не просто пряжа – это была судьба

Эльги.

– Нитка, прядись, судьба, отворись… – бурчала Бура-баба. – Вижу я… жить тебе будет семижды по семь лет да еще один год…

Мы напряженно слушали, не пытаясь ничего понять или вычислить. Это потом, сейчас главное – все запомнить, не упустив ни слова.

– Вижу один росток: высоко возрос, пышно зацвел, да рано увял… Из его корня уж три ростка тянутся: два поросли да увяли, третий крив, да выше леса стоячего голову вознес, выше облака ходячего. На корню его девять ростков: широко разрослись, два сцепились, других задушили, а уж из них такое дерево выросло, что и глазом не окинуть…

– Дерево… – прошептала Эльга, пытаясь сообразить, как из нее может вырасти дерево – к добру это или к худу?

«Чтоб из тебя дерево выросло» – это же проклятие, пожелание смерти.

– Будет у тебя сын – бел, как сыр… – забубнила старуха, и мы поняли наконец, что она описывала Эльгино потомство. – Ой, ты, родная матушка! – принялась вдруг напевать Бура-баба, раскачивая плечами, будто в пляске. – Не пеленай меня во пелены шелковые, а пеленай меня в кольчугу булатную! А на буйну голову клади не кунью шапочку – клади злат шелом! Во праву руку – дай крепку палицу! Во леву руку – харалужный меч!

Бура-баба помолчала, будто рассматривала что-то еще; потом заговорила уже другим голосом:

– Овдоветь тебе будет через двенадцать лет… Ох ты, сокол ясный, мой любезный муж! На кого же меня ты спокидаеши? На кого ж меня ты оставляеши? Оставляешь сиротами малых детушек! Покидаешь меня, горьку горлицу…

Она пряла, а мы ждали, не сводя с нее глаз и, кажется, забыв дышать.

Бура-баба дергала головой, все быстрее и быстрее, нитка тянулась из серого облака кудели. Старуха раскачивалась из стороны в сторону, что-то отрывисто выкрикивала, постанывала, будто недужная.

Мы всей кожей ощущали, как собираются к ней невидимые куды, как сгущается пряжа самой Макоши, будто грозовая туча, обнимающая весь небосвод. Вот теперь мы узнали настоящий страх: не нам грозила неведомая опасность, а всему мирозданию. Черная волна небытия тянулась, норовя поглотить все живое и одухотворенное. Пробиралась дрожь, хотелось заплакать, закричать, кинуться бежать отсюда…

И вдруг старуха рухнула с полатей и замерла на полу, будто мертвая.

Прялочный копыл и веретено разлетелись в разные стороны.

Все стихло.

Мы не могли понять: это победа или поражение? Одолела Бура-баба злобных кудов Эльгиной судьбы, или они одолели ее?

Бура-баба не шевелилась.

Больше всего она сейчас напоминала кучу старого драного тряпья.

Она умерла? Да нет, она не может умереть – она мертва давным-давно… то есть обитает в том мире, где смерти вовсе нет, потому что нет такой жизни, как у нас…

– П… п… – Эльга так и не сумела ничего выговорить, дернула меня за руку и потащила наружу.