Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
– А она за нее перед князем отвечает… и перед чурами, – шепнула Володея, боязливо оглянувшись.
И у чуров были причины тревожиться о своей внучке.
У меня тоже, поэтому я старалась не терять Эльгу из виду.
Я не знала покоя, и с каждым днем тревога нарастала.
Мистина и его люди не могут бесконечно жить в овраге! А если их кто-нибудь заметит? Ясно будет, что они не рыбки половить остановились, все ведь знают, зачем они приезжали и чего им нужно!
Мы так извелись, что ждали медведя с нетерпением невест, страдающих по женихам.
И косматый «жених» пришел – на седьмой
– Медведь явился! Невесту себе требует!
Все наше Варягино поднялось.
Особенно разволновались женщины, дети, челядь; хирдманы пожимали плечами и хмыкали, но тоже смотрели с любопытством.
Оказывается, Князь-Медведь объявился еще с ночи: собравшись утром гнать скотину на луг, челядины обнаружили его сидящим на земле напротив ворот. Все ожидали этого, но обычай требовал поднять крик, и это было исполнено. Не сказать, чтобы наши притворялись: Князь-Медведь выходил из леса и являлся к людям лишь несколько раз в год, в поминальные дни, когда посещал избы и принимал дары, назначенные чурам. Но это всегда бывало осенью или на Коляду, никто не видел его здесь в семик. Это повергало в изумление и ужас, как нарушение принятого мирового порядка: все равно что среди лета из лесу вышел бы зимний сугроб.
Даже дети носились по двору и вопили от возбуждения. А обе наши матери взялись за Эльгу и стали собирать: умыли, расчесали и заплели косу, одели в новую беленую рубаху, «печальную» синюю поневу и вздевалку. Кроме поневы, все было белым, с тонкой строчкой «дедов» черной нитью.
Стрыиня Домаша причитала, жалуясь на злое чудо-юдо беззаконное, которое пришло за ее любимой дочкой, ясной звездочкой, призывала родимого батюшку, чтобы заступился за милое дитятко…
Было горько и смешно слушать это, зная, что тут, под рукой, у нее четыре десятка дружины, готовой с большим удовольствием отстоять дочь своего вождя хоть от целой стаи медведей.
Я поначалу крутилась рядом, подвывая матерям. Потом, когда Эльгу повели наружу, разрыдалась и бегом кинулась прочь, будто в ужасном горе. Вместе с толпой позади Эльги я выбралась за ворота и тоже увидела его: он уже не сидел, а стоял, в своей шкуре, с посохом, с личиной, оставлявшей на виду только бороду.
– Вот и невеста! Давно поджидаю! – хрипло проревел он, и меня пробрала дрожь от этого голоса. – Ступай за мной! Хорошо мне послужишь – награжу, не послужишь – съем!
Женщины закричали, дети завизжали от страха.
Медведь взял молчаливую, с опущенными глазами невесту за руку и повел к лесу.
Домочадцы смотрели им вслед.
А я бросилась бегом совсем в другую сторону. Мне нужно было добежать до оврага, где скрывалась дружина Мистины; по пути я только и думала, как бы что не задержало нас, и мы успели отыскать медвежье логово до ночи!
По пути молчали.
Князь-Медведь ничего не говорил, дышал как-то очень шумно и порой сотрясался от приступов сильного кашля. Эльга и не знала, что сказать ему, да и желания не имела. Она старалась сохранять спокойствие и верить, что становиться женой медведя ей все же не придется, но чувствовала – в груди словно холодная
Уж сколько сказаний и басен она с детства слышала от бабы Гони и от других старших!
В них девушек часто похищали разные обитатели Закрадья: то медведь, то ворон или орел, то Вихрь Вихрович, а то и двенадцатиголовый змей. Девушку всегда спасали: за ней приходил жених, избранный в человеческом роду. Но он шел по три года, изнашивал три пары железных черевьев, съедал три железных каравая и ломал три железных посоха. Эльга не хотела три года жить в медвежьем логове, пока князь Ингвар… или Мистина… или пусть даже Дивислав отыщут ее и выведут снова в люди.
Два раза она попыталась отнять руку, но Князь-Медведь не отпустил, на второй раз даже проворчал что-то угрожающее, и она оставила попытки.
А идти с ним рука об руку было очень неприятно: его ладонь будто переливала в нее какое-то гнетущее темное чувство, от которого душа наполнялась все большей тяжестью и даже становилось тошно.
И ведь это еще самое начало…
И пусть он – не настоящий медведь. Он – старший сын бабы Гони от прежнего Князя-Медведя, значит, Эльге он родной вуй – старший брат матери. Это если по человеческому счету. А брачное соитие между кровными родичами запрещено и проклято уже тысячу лет, с тех пор как люди стали брать жен в чужих родах, а не своем. Оно разрешено и предписано только там, где родовое прошлое длится вечно.
В Закрадье.
Для тех, кому позволено войти туда, приблизиться к богам, а затем вернуться к живым.
Даже у северных богов отца подобное случалось: Фрейя была Фрейру и сестрой, и женой.
Но Эльга не хотела даже на три дня возвращаться в чащобу древних обрядов.
Светлая женщина на камне указала ей иную дорогу…
Но чем дальше они шли, тем яснее Эльга понимала, как трудно будет Ингвару… то есть Мистине здесь ее отыскать. А что, если Уту посадят дома, не позволят уйти?
Как она и ожидала, Князь-Медведь вел ее уже почти знакомой дорогой.
Вот ручей, вот ельник, вот черепа на кольях тына Буры-бабы. Теперь вид этого преддверия Нави не испугал Эльгу, а лишь наполнил еще горшей тоской от мысли о том, что вот-вот за ней закроются ворота Нави, отрезав от прежней жизни.
Медведь постучал, старуха открыла створку.
Как и в прошлый раз, в руках у нее был горшочек киселя, и обоим пришедшим она дала съесть по ложке.
Но после того Эльгу повели не в избу, а в обход нее. Позади, в дальней стороне тына, обнаружилась калитка, о которой рассказывала Ута. Бура-баба открыла ее, и Князь-Медведь вывел Эльгу наружу.
Они миновали сторожу и очутились в Нави.
Здесь начиналось болото: по сторонам были кочки с блестящей между ними водой, а по бокам узкой – лишь на одного – тропы виднелись два старых, оплывших, но еще глубоких рва. На срезе склона серела свежая земля: кто-то не так давно их подновлял. Благодаря рвам двор Буры-бабы превращался в крепость: и в Навь, и обратно можно было попасть только по этой тропе.
Проходя вслед за медведем по тропке между рвами, Эльга глянула вниз. По дну ползла черная змея, и девушка содрогнулась.