Ольга, лесная княгиня
Шрифт:
Я лежу здесь, отгороженная от воли и жизни высоким тыном с черепами на кольях, я заперта во тьме и не знаю, как мне хотя бы сдвинуться с места, а она едет, плывет, летит, с каждым мгновением удаляясь от меня все дальше, дальше, дальше…
В голове звенело, будто кто-то колотил пестом по железному котлу; издалека доносились крики.
Сквозь необоримый сон я поняла, что это: вызванные бабкой куды ломились ко мне в голову, потому что ее собственная сейчас была «закрытой дверью». И тогда я стала повторять про себя колыбельные песни, с которыми когда-то укачивала Кетьку:
ПошелКогда я проснулась, в щель заволоки уже пробивался дневной свет.
Не сразу я сообразила, где нахожусь. Помнила я лишь какой-то ужасный и глупый сон. Как девушка разумная, я понимала, что этого всего никак не может быть. Но, сколько я ни шарила по закоулкам памяти, никакого другого вчерашнего дня, правдоподобного, найти не могла.
Но я совершенно точно находилась не дома.
Это изба Буры-бабы.
Эльги рядом нет, и где она, я не знаю.
Я свесилась с полатей: старуха лежала на полу, где я вчера ее оставила.
Живая?
Я соскользнула вниз и наклонилась к ней:
– Бабушка! Баба Гоня! Ты жива?
Ее лиловые веки задрожали и приподнялись. Она взглянула на меня мутным рассеянным взглядом, слабо пошевелила запавшим ртом. Я схватила ковшик, дала ей попить. Попыталась предложить хлеба, но она слабо покачала головой, сморщилась, как от боли, и снова закрыла глаза.
Ну, хоть жива!
Я подошла к двери, сняла засов и осторожно выглянула.
О, каким блаженством повеяло мне в лицо от свежего воздуха летнего утра в лесу! Утренний свет, влажность росы, крепкий мед цветущих трав и свежей листвы наполнил меня всю, промыл изнутри, прогнал остатки потрясения и страха.
Оглядевшись через дверную щель, я распахнула дверь во всю ширь и вышла за порог. Утро здесь было, как и везде – росистое, бледно-голубое, зеленое. Попискивали и сыпали звонким щебетом птицы – точно так же, как в ближней роще возле Варягина. У меня не было ни малейшего ощущения, будто я в Нави.
Я вернулась к бабе Гоне.
Сняв с нее личину, я больше не могла видеть в ней Буру-бабу.
Мне было так жаль ее…
Беспомощный старик вызывает куда больше жалости, чем младенец: ведь у того все впереди, а старику уже нечего надеяться на возвращение сил. Когда-то баба Гоня кормила киселем с ложки меня и Эльгу; теперь настал мой черед.
Если я начну рассказывать, как провела следующие дни, то никогда не доберусь до главного. Я верила, что найду дорогу домой, но не решалась уйти, бросив в одиночестве беспомощную старуху.
Я понимала, что эти припасы в ее закромах – приношения чурам, но что было делать?
Уразумев, что у нее сильно болит голова от удара, я заваривала ей пустырник, сущеницу, мяту и ягоды шиповника, а еще траву ревелку. Сама же баба Гоня когда-то учила нас с Эльгой всему этому. Порой она пыталась что-то мне сказать, но я делала вид, будто не разбираю.
Что я могла ей ответить?
Скотины или птицы у нее не было, поэтому хозяйство много времени не отнимало. Хорошо, что ночи в эту пору короткие и светлые, и я старалась лечь спать еще до темноты.
Иной раз мне приходило на ум, что тело Князь-Медведя все так же лежит перед его логовом – совсем недалеко отсюда.
Заглядывать в будущее было очень страшно. Как я выберусь из этой избы? Что скажу людям?
Да и есть ли это все – будущее, люди, белый свет?
Иной раз накатывало ощущение, что это есть мое наказание, оно уже меня настигло: я провалилась в Навь.
Бесконечную вечность я буду жить среди леса, населенного кудами. Никогда не увижу родных, никого живого…
И все-таки я постоянно думала об Эльге и страшно за нее тревожилась.
Где она сейчас? Смог ли Мистина ее увезти или их поймали?
Прошел день, другой, третий.
Мне мерещилось, что бесконечно повторяется один и тот же день, но порой пробирала жуть при мысли, что их могло набежать уже десятка два-три. Однако я заставляла себя вспомнить и вчерашнее утро, и позавчерашнее, и не сбиваться со счета.
Как ни странно, опомниться мне помогал сам лес.
Стоило выйти за тын и просто посмотреть в зелень ветвей, как жуть отпускала.
Лес был такой же, как всегда – живой, полный птиц, белок, зайцев, лягушек, комаров… И я уже не боялась его, наоборот: хотелось просто пойти вперед, не закрыв за собой дверь и не оглянувшись, побыстрее миновать чащу и выйти в белый свет, где время вновь обретает ход, где разговаривают люди, колесо всемирья идет по широчайшему кругу, мимо звезд… Сейчас же я сидела на самой его оси и бесконечно вращалась лишь вокруг самой себя.
При мысли о большом мире мороки отступали, тревожная муть в голове рассеивалась и возвращались обычные ощущения жизни.
И вот уже мне вновь казалось, что я просто живу в обычной избе со своей старой бабкой – мало ли таких избушек с подобными жильцами?
Тогда я вновь обретала способность рассуждать здраво.
Если бы Мистину с Эльгой настигли, то все случившееся здесь уже вскрылось бы и сюда явились бы люди.
Но никто не приходил.
Я попривыкла и перестала шарахаться от каждой тени в углах бабкиной избы или вздрагивать от каждого крика совы в лесу. Баба Гоня уже садилась, и я сумела помочь ей взгромоздиться на лежанку. По-прежнему я кормила ее киселем, но запасы наши поистощились: в большом туесе, где она держала овсяную муку, проглядывало дно, печеный хлеб кончился. Когда припасы выйдут совсем, мне все же придется оставить ее и пойти к людям.