Ольховая аллея. Повесть о Кларе Цеткин
Шрифт:
Иногда к зданию склада подлетают верховые и, спешиваясь, торопливо проходят внутрь, на ходу отстегивая полевую сумку. И что-то необычное и опасное есть в присутствии здесь этих вооруженных людей. Но и они, несмотря на свое оружие, чувствуют себя не очень спокойно. В поспешности их твердого шага, в уклончивости взглядов, в том, как нарочито громки их голоса и резки движения, проглядывает опаска, неуверенность и, может быть, даже стыд… Ведь тот, кто носит полицейский мундир, не родился же в нем!
Откуда эта неприкаянность? Почему под мундиром начинают теплиться совсем неподходящие для него чувства? Их слишком много тут, этих забастовщиков, не единицы, не кучки, как бывало. А то,
И все эти мысли не только оттого, что их так много: недовольных, протестующих, решившихся. Это не толпа, которую легко рассеять одним выстрелом поверх голов, а организованная масса. И отсюда — опасность.
Да, так выглядит все это теперь. Теперь, в другие времена. Времена массовых рабочих выступлений, немыслимых еще несколько лет назад. Маленький городишко Криммитчау, заваленный снегом, со своим маленьким мирком, в котором так недавно главными фигурами были управляющий фабриками, плутоватый брандмайор и пастор, — все сместилось в нем.
И главной фигурой стал забастовщик. Вдруг сделалось всем отчетливо видно, что именно от рабочего зависит жизнь городка, он главный здесь, как и повсюду. И когда его натруженные руки сложены, не подымается дым из фабричных труб, стоят станки, заносятся пылью пролеты цеха.
А хозяевам остается щелкать на счетах, подсчитывая убытки. И если до конца быть стойкими, неутешительный итог принудит капиталиста согласиться на требования рабочих.
Теперь, после событий в России, после стачки на Обуховском заводе, после крестьянских выступлений на Волге, — общность цели стала яснее. Рабочий мир далекой страны придвинулся, встал плечом к плечу.
Но Клара не отдалялась от того, что заботило ее и сидящих в зале сегодня, сейчас. Ткачи выставляли конкретные требования: десятичасовой рабочий день. Весь рабочий класс Германии борется за издание закона о сокращении рабочего дня. В Криммитчау — застрельщики, но они не одиноки: за ними идут другие.
Клара видела на лицах людей, одетых в праздничную одежду, знакомое ей выражение спокойной решимости. Непоказной отваги, свойственной людям труда, вероятно, оттого, что они трудятся вместе, что при всем несходстве личных судеб накрепко сцементированы общими экономическими и политическими интересами. И негромкий их героизм дорог именно своей естественностью, этим «я со всеми», которое рождается в самом сердце рабочего единства. И оно-то и есть самое опасное для класса господ.
Да, разумеется, героизм — в открытой схватке с полицейскими отрядами или даже с регулярными войсковыми частями, которые однажды строевым шагом вступают на фабричный двор. И фабрика, где ты знаешь каждый листок чахлой липы у проходной, каждый выщербленный кирпич на дорожке к цеху, вдруг становится чужой и опасной, как лагерь противника, как угроза твоему миру, твоему очагу, жизни твоих детей. И в ярости, с которой ты вступаешь в неравный бой с мыслью не только о себе, но и о своих товарищах, — да, в этом героизм. Но он — и в долгих месяцах стачки, изматывающей силы, сжимающей сердце жалостью к детям, к непониманию в их глазах. Мы можем сказать себе, но не им же: надо выстоять! Повседневный, обыденный героизм рабочего-стачечника!
И об этом тоже говорит Клара.
Ее не смущает шепоток, возникающий то
А хохотушка Анни, незаметно отставив свой стул, оказалась как раз рядом со стеснительным молодым подручным ее отца. А отец уже заметил ее маневр и хмурит брови.
Но лица Франца Рунге, его жены и наладчика станков Алоиза суровы, а глаза их обегают зал, словно взвешивая силы. Это вожаки забастовки, тень ответственности лежит на них. Они слушают Клару с особым чувством: ведь в ее речи, в ее глубоком подтексте одобрение их трудной работы. Хотя Клара ни слова о них не говорит.
Но она дает им понять, что разделяет с ними тревоги, опасения, ответственность. С ними сейчас все ее помыслы, и нет людей более ей близких. Потому что они делают дело и ее жизни. Есть такая вещь: рабочая солидарность! Вот она в действии — здесь, в Криммитчау. И нет более благородной цели, чем укрепление ее.
Она еще не кончила свою речь. Ей надо сказать еще многое. Она радуется прочному контакту с залом, наполненным тишиной и дыханием людей, не только слушающих, но и обдумывающих ее слова.
Но вдруг чувствует какую-то перемену. Что-то произошло, что-то отвлекло внимание от нее. Она замечает движение у дверей, все головы поворачиваются в ту сторону. Похоже, что за дверями происходит свалка: уже слышны выкрики и шум там, снаружи.
По проходу между скамьями бежит парнишка:
— Полиция ломится в зал! — кричит он, впрочем, без всякой паники в голосе: по молодости лет ему это только интересно!
— Спокойствие, товарищи! Полиции не удастся разогнать наше собрание! Давайте завалим вход.
Алоизу не дают закончить: все срываются с мест. Мужчины громоздят один на другой тяжелые столы и скамьи. Их руки как будто соскучились по работе, и она у них спорится. Настоящая баррикада выросла у дверей.
— Продолжай, Клара! — кричат из зала.
Событие дает новый поворот ее речи: нельзя ждать мира между волками и ягнятами! Всякое соглашение с буржуазией будет уступкой ей. Посмотрите: капиталисты не считаются ни с чем. Они разгоняют рабочее собрание силой оружия. А кто дал оружие в руки солдатам? Государство! Кайзер! Она защищают капиталистов всеми средствами, какими располагают! А располагают они всем: армией, полицией, тюрьмами, законом. И если прольется рабочая кровь, то она ведь ценится у них дешевле водицы! А мы можем противопоставить им лишь свое единство. И это немало, потому что нашим трудом держится земля. Потому что нет в мире вещи, не сотворенной рабочими руками! И мы не просим, а требуем!
Последние слова Клара почти выкрикивает, покрывая шум у дверей. Сейчас по ним снаружи бьют прикладами. Видно, как содрогаются половинки тяжелой дубовой двери. Замок трещит. С грохотом валятся скамейки. Двустворчатая дверь распахивается, и в зал вступают полицейские во всем параде, держа руки на кобуре, словно им угрожает смертельная опасность. Они оцепляют зал, заняв позиции вдоль стен и у окон. Офицер проходит вперед и делает знак, требуя тишины.
Но его слова тонут в шуме. Видно только, как он раскрывает и закрывает рот, словно рыба, вытащенная на берег. Клара отстраняет его и подымает руку, постепенно зал затихает. В тишине звучит ее голос, спокойный и гневный: