Ольховый король

Берсенева Анна

Не мыслями проносилось все это у нее в голове. И не мысли помогали ей выбирать, куда ставить ноги на кочковатом пространстве.

Под кусты скатились вместе с очередным выстрелом. Сергей Васильевич упал рядом с Вероникой и тут же, приподнявшись, лег на нее сверху. Она не поняла зачем и попробовала высвободиться, но он не дал ей этого сделать. Она виском почувствовала, как тверда и горяча его скула, и голова у нее закружилась.

Еще несколько пуль просвистели над кустами. Потом выстрелы стихли. Вероника расслышала, как

скрипят его зубы возле ее уха. Ее рука, неудобно подвернувшись, касалась его бока. Она ощутила тепло его крови на своих пальцах.

– Попал, Пятро? – раздалось совсем рядом.

– А хто ж ведае! – послышалось в ответ.

– Пашукаем?

– А што ж ты зараз адшукаешь? Тёмна, як… Завтра знойдем, кали не прамазали.

Стрелки были так близко, что Вероника боялась, они расслышат, как гулко колотится ее сердце. А если Сергей Васильевич застонет?

Он молчал, даже зубами скрипеть перестал. Хотя по его дыханию она понимала, что он в сознании, и что ему больно, понимала тоже.

Зашуршала под удаляющимися шагами трава. Вскоре затихли все людские звуки, только вода едва слышно струилась рядом.

– Влево. Ползком.

Сергей Васильевич шепнул это прямо ей в ухо – так тихо, что его голос не перекрыл шепота речных струй.

Который теперь час? Не разглядеть в темноте циферблат. Но светает в октябре уже не рано, и в этом их надежда.

Сколько времени ползли до леса, Вероника не поняла. Силы ее удвоились, или утроились, или даже удесятерились, может. Кочки, только что пройденные ногами, она ощущала теперь всем телом.

«Только сознания не теряй, ну пожалуйста!» – билось у нее в голове, когда вслушивалась в его слабеющие вдохи и выдохи.

И только когда оказались наконец под лесными кронами, Вероника села на траву и выдохнула тоже.

Сергей Васильевич оперся локтями о засыпанную листьями землю, приподнялся, прислонился спиной к широкому дубовому стволу и сказал:

– Иди. Не теряй времени.

– Куда? – не поняла она.

– В Польшу теперь не получится. Подвел тебя. Уходи обратно. Как можно дальше. В деревню не заходи. Там следят, кто и откуда. Донесут. На Старовиленский тракт тоже не надо. Лесами до Минска добирайся.

– Вы какие-то глупости говорите, Сергей Васильевич, – поморщилась она. – Давайте перевяжу лучше.

– Мне твое самопожертвование до… – Он выругался так, что она снова вспомнила пинский госпиталь. – Живее отсюда, ну!

– Не понукайте, не запрягли, – отрезала она и, не дожидаясь разрешения, расстегнула на нем поддевку.

Бок был залит кровью так, что даже ей стало не по себе, хотя она самых страшных ран навидалась. Но одно дело в госпитале, когда подается вся возможная помощь, а другое – под кустом у границы, когда помощи ожидать неоткуда и даже отлежаться невозможно, потому что каждый час только приближает опасность.

– Можно взять ваш нож? – спросила Вероника.

Он молча

кивнул. В темноте она видела, как блестят его глаза. Долго ли он продержится? Движения ее сделались быстрыми, машинальными.

Она достала нож из-за голенища его сапога, а из своего заплечного мешка вынула белье. И покраснела, вынимая, – хорошо, что в темноте не видно. Какая же дурында! Взяла с собой шелковую сорочку с кружевами… В размышлениях о первой брачной ночи. Но кто же мог знать?

Хорошо, что нож был острее бритвы. Вероника легко рассекла сорочку на полосы и спросила:

– Коньяк остался?

Он снова кивнул. Фляга была у него во внутреннем кармане поддевки. Вероника обработала коньяком и туго перевязала рану, потом протянула ему флягу. Он молча глотнул. И длинно выдохнул – конечно, ему тяжело дается молчание. Но от коньяка, может, хоть чуточку полегче станет.

– Простите… мою резкость, – наконец проговорил он. – Но я не могу позволить, чтобы вы из-за меня жизнью рисковали. Довольно и того, что я вашей рискнул.

– Помните берлогу? – сказала Вероника. – Мы должны до нее добраться. Это не очень далеко.

– Заляжем на зиму?

Улыбка дрогнула у него на губах. Она почувствовала, что сердце ее дрогнуло тоже. Чудны дела твои, господи! Так учительница словесности говорила в гимназии, когда кто-нибудь из девочек предпринимал нечто неожиданное. Полную главу из «Евгения Онегина» выучивал наизусть, к примеру.

Вероника тряхнула головой, прогоняя несвоевременные воспоминания.

– Я оставлю вас в той берлоге, – сказала она. – И все-таки мне придется пойти в деревню. За телегой.

– Ни в коем случае. Я же вам сказал, приграничные деревни на советской стороне сплошь под контролем.

– Но как иначе? Вы пешком дальше берлоги не дойдете. Хоть бы до нее добраться… А вам срочно нужна медицинская помощь. Возможно, операция.

Рана у него на боку располагалась так, что Вероника со страхом думала, может быть, задето и легкое.

– Слушайте! – вдруг воскликнула она и даже рот прикрыла рукой, хоть воскликнула, конечно, шепотом. – Вы говорили, фурманку вашу потом заберут. Потом – это когда?

– На рассвете, – нехотя произнес он. – Но вы…

– Я до рассвета поспею. Поднимайтесь, пожалуйста, – жалобно попросила она. – Надо поскорее до той ели добраться. Очень вас прошу!

Под елью оказалась не берлога, а просто яма, образовавшаяся оттого, что дождями подмыло корни на склоне. Места в этом укрытии было достаточно, чтобы Сергей Васильевич смог лечь, хотя и согнувшись.

– Очень неудобно? – спросила Вероника.

– Ничего, вполне.

Он ответил без усмешки, и она поняла, что ему в самом деле легче лежать, согнувшись в три погибели: рана меньше болит. Кажется, что меньше.

– Листьями вас забросаю, – сказала она. – В темноте искать не станут, а до рассвета я обернусь.