Олигархи. Богатство и власть в новой России
Шрифт:
Когда-то Киселев служил в Афганистане в качестве переводчика с фарси, а потом преподавал фарси в Академии ФСБ. Там ему не понравилось, и он воспользовался возможностью стать журналистом службы “Радио Москвы”, вещавшей на фарси. Позже он перешел на телевидение и в январе 1992 года, вскоре после распада Советского Союза, начал вести на государственном телевизионном канале “Останкино” новую еженедельную аналитическую передачу “Итоги”, которая быстро завоевала популярность, во многом благодаря убедительному стилю изложения Киселева {145} .
На протяжении 1992 года Ельцин подвергался
Киселев знал, что Гусинский вложил большие деньги в ежедневную газету, и подумал, не захочет ли он финансировать телевизионную передачу. Киселев обсудил ситуацию с руководителем “Итогов” Добродеевым и предложил вместе обратиться к Гусинскому. Киселев позвонил своему старому другу Звереву, который уже работал на Гусинского и его компании.
Зверев сразу же загорелся этой идеей. Киселев позвонил ему утром, и они договорились встретиться в тот же день. Киселев и Добродеев поднялись на лифте на двадцать первый этаж высотного здания мэрии, в котором находился и офис Лужкова — тут же располагались и офисы принадлежащей Гусинскому группы компаний “Мост”. Добродеев вспоминал, что офисы группы “Мост” выглядели “очень серьезно”.
В кабинете Зверева Киселев изложил свою идею. Он хочет найти независимого финансиста для своей программы “Итоги”. Они уйдут с государственного канала “Останкино”. Им как журналистам нужна свобода, и, кроме того, они хотят зарабатывать деньги. “Журналисты жили почти в нищете, в том числе и я сам, — вспоминал Киселев. — Мы хотели стать независимыми, потому что хотели выпускать то, что считали нужным. Нам хотелось привлечь новых, молодых, талантливых людей, предложить им за их работу хорошие деньги и заработать что-нибудь самим”.
К их удивлению, Зверев вскочил с кресла и бросился в кабинет Гусинского. Вернувшись через несколько минут, он тут же пригласил изумленных Киселева и Добродеева к Гусинскому. Они прошли по коридору в его кабинет, который, несмотря на великолепный вид, открывавшийся из окон, выглядел довольно мрачно. Гусинский уже не был тем худощавым юношей, который проводил своих друзей в театр “Ленком”. Он поправился, носил очки в металлической оправе и мятую белую рубашку с галстуком. Но его лицо сохранило необыкновенную способность отражать его безграничные, постоянно меняющиеся эмоции. Его брови взлетали вверх и опускались, а фразы вылетали, едва он успевал подумать о чем-то. Появление Киселева привело Гусинского в необыкновенное возбуждение. Он никогда раньше не встречался с Киселевым, но восхищался им как телевизионным обозревателем. Гусинский еще не стал знаменитостью, Киселева же знали в каждом доме, он был русским Уолтером Кронкайтом.
“Представьте себе! — вспоминал Гусинский. — Киселев собственной персоной в моем кабинете. Как это может быть? Это же сам Киселев. Это равносильно тому, что сюда вошла
Киселев и Добродеев изложили свой план и спросили Гусинского, может ли он финансировать производство “Итогов”. Мозг Гусинского работал с полной нагрузкой. Да, сказал он без промедления, он может финансировать их передачу, но зачем останавливаться на этом? “Это — маленький проект, — сказал он. — Думаю, что большим проектом станет создание независимой телевизионной компании, ведущей телевещание круглосуточно. Вот о чем я думаю”.
Гости лишились дара речи. Независимого телевидения в новой России не было. В наследство от Советского Союза осталось только государственное телевидение. Киселев напомнил Гусинскому, что для канала потребуется частота, на которой можно вести телевизионное вещание, а ее у них не было. Но Гусинский уже намного опередил их. Он тут же указал на бедственное положение Четвертого канала, государственного канала, служившего свалкой ненужных программ для “Останкино” и “Российского телевидения”, двух основных государственных телевизионных компаний, занимавших соответственно Первый и Второй канал. Положение Четвертого канала было катастрофическим; он был никому не нужен и никого не интересовал, и Гусинский уже готовился к тому, чтобы лоббировать в Кремле указ за подписью Бориса Ельцина о передаче ему Четвертого канала.
Несколько часов спустя Киселев, Добродеев и Гусинский в окружении юристов и финансовых экспертов углубились в разработку деталей своего нового проекта. Это было время, когда мечты не знали границ, а энтузиазм одного легко передавался другим. “Гусинский был очень энергичным человеком, он стремительно двигался по своему огромному кабинету, — вспоминал Добродеев. — Ситуация была характерна для времени, которое переживала Россия, когда что-то появлялось из ничего и все происходило очень быстро. Появлялись грандиозные проекты. Появлялись банки. Появлялись телевизионные компании. Переговоры велись недолго. Мы собирались создать свое телевидение. С деньгами проблем не было. Другие ресурсы и связи — тоже не проблема! Тогда воля, стремление, напор решали абсолютно все”.
Добродеев вспоминал, что у него не было ни малейшего представления о том, будет ли новый телевизионный канал успешным с коммерческой точки зрения. “Думаю, что у большинства людей имелись большие сомнения относительно коммерческой стороны проекта, — говорил он. — Это был вопрос статуса. Лучшими годами очень многих газет, действительно хороших газет, и различных телевизионных программ были именно те годы, когда их владельцы относились к ним как к шедеврам и гордились ими: “У меня есть газета, хорошая газета”.
Гусинский связался с Малашенко и предложил ему стать руководителем нового канала. Малашенко сразу вспомнил о том, что Гусинский относился к своей газете как к хобби. “Она была символом положения в обществе... Я очень быстро понял, что для него телевизионная компания будет еще одной, если можно так выразиться, архитектурной деталью на фасаде его здания”. Тем не менее Малашенко согласился стать руководителем нового канала Гусинского. У Малашенко имелись на это собственные причины: он был унижен, когда уволился из “Останкино”, и хотел отомстить своим мучителям, создав конкурирующий с ними независимый канал. “Я жаждал мести”, — признавал он {147} .