Олимп
Шрифт:
Гефест сверяется с показаниями какого-то прибора в коробочке, произносит:
– Сюда, – и ведет мужеубийцу по коридору с яркими фресками в длинное полутемное помещение.
Это зал для пиршеств, и главное место в нем занимает стол длиной тридцать футов.
На столе, раскинув неестественно вывернутые конечности, распластался Громовержец. Он обнажен и громко храпит. Вокруг царит беспорядок: везде раскиданы кубки, чаши, прочая утварь, пол усеяли стрелы из огромного колчана, упавшего со стены; с другой же – сорван ковер, помятые края которого
– Все ясно: это Неодолимый Сон, – ворчит Гефест.
– У меня даже уши заложило, – соглашается Ахиллес. – Как только стропила не треснут от храпа?..
Быстроногий осторожно шагает между заостренными стрелами, рассыпанными по полу. Мало кто из греков сознается, что вымачивает наконечники в сильном яде, но все так делают, а пророчества матери Фетиды и древнего Оракула сулили непобедимому герою гибель от укола отравленным острием в единственную тленную часть его тела. Однако ни бессмертная родительница, ни Мойры не уточняли, где и когда это случится, а также чья рука пустит роковую стрелу. Обидно было бы наступить именно сейчас на проклятый наконечник и умереть в муках, не успев разбудить Зевса, дабы тот воскресил Пентесилею.
– Да нет, я имею в виду хренов наркотик, с помощью которого Гера его вырубила, – поясняет бог огня. – Я сам помогал создать это зелье в виде аэрозоля, а главную формулу вывела Никта.
– Но ты же растолкаешь Кронида?
– Думаю, да, думаю, да…
Бородач снимает с кожаных ремней, опоясавших его широкую грудь, какие-то мешочки, коробочки, заглядывает внутрь, достает разные диковины, принимается расставлять на столе подле исполинского бедра спящего пузырьки и крохотные приборы. Пока хромоногий карлик, важно пыхтя, возится с игрушками, Ахиллес впервые рассматривает вблизи Отца всех богов и людей, Повелителя Грозовых Туч.
Пятнадцатифутовая фигура Зевса, пусть даже развалившегося, раскинув ноги, на столешнице со скомканным ковром, производит неизгладимое впечатление. Безукоризненные пропорции, литые мускулы, умащенная борода струится идеальными колечками… Впрочем, если оставить в стороне такие мелочи, как размеры и совершенство форм, можно увидеть всего лишь крупного мужчину, который хорошенько потрахался и забылся сном. Божественный пенис немногим короче Пелидова клинка, по-прежнему розовый и набухший, бессильно покоится на умащенном стегне Верховного Олимпийца. Собиратель Облаков храпит и пускает слюну, как последняя свинья.
– Вот что его поднимет. – Гефест берет в руку шприц.
– Клянусь богами! – восклицает Ахилл, захлопав глазами при виде незнакомой штуковины с иглой длиннее фута. – Ты ведь не собираешься втыкать это в нашего Тучегонителя?
– Прямо в его лживое, порочное сердце. – Покровитель огня зловеще ухмыляется. – Здесь ровно тысяча кубических сантиметров божественного адреналина в смеси с раствором амфетаминов, составленным по моему особому рецепту. Единственное средство против
– Интересно, что сделает Громовержец, когда проснется? – говорит мужеубийца, прикрываясь круглым щитом.
Гефест пожимает плечами.
– Даже не собираюсь выяснять. Лично я мигом квитируюсь отсюда, едва вколю ему этот коктейль. Понятия не имею, что будет, когда Зевс оклемается здесь со здоровенной иголкой в сердце, но это уже не моя беда, сын Пелея.
Герой хватает бога за бороду и подтягивает к себе.
– Ну нет, если беда, то наша общая, хромоногий ремесленник, даже не сомневайся.
– Чего тебе надо, кратковечный? Или мне остаться и держать тебя за ручку? В конце концов, это была твоя дурацкая затея – нарушить сон Кронида.
– Знаешь, это и в твоих интересах тоже, калека, – произносит ахеец, не разжимая кулака с бородой.
Гефест щурит здоровый глаз.
– Почему?
– Поможешь в моем деле, – шепчет Ахилл в уродливое олимпийское ухо, – и через неделю сможешь воссесть на золотом престоле в Зале Собраний вместо Зевса.
– Как это?
Бог тоже переходит на шепот, по-прежнему щуря глаз, но уже скорее от жадности, чем от недоверия.
Не повышая голоса и не выпуская косматой бороды, сын Фетиды излагает кузнецу заманчивый замысел.
Зевс пробуждается с ревом.
Верный своему слову Гефест ретировался, едва только ввел адреналин в могучее сердце Отца Бессмертных, задержавшись лишь на миг, чтобы выдернуть иглу и отшвырнуть шприц подальше. Тремя секундами позже Громовержец уже уселся, завопил так, что мужеубийца закрыл уши ладонями, – и вот олимпиец вскакивает на ноги, опрокинув тяжелый тридцатифутовый стол, и крушит южную стену дворца Одиссея.
– ГЕРА!!! – грохочет бог. – ЧТОБ ТЕБЕ ПРОВАЛИТЬСЯ!!!
Быстроногий, конечно, не позволяет себе присесть на корточки и закрыться руками, но все-таки отступает на шаг, увидев, как Зевс разносит остаток стены, потом оторванной балкой разбивает в щепки висячую свечную люстру размером с тележное колесо, ударом гигантского кулака разрушает поваленный массивный стол и начинает яростно метаться из угла в угол.
В конце концов бессмертный вроде бы впервые замечает мужчину, застывшего на пороге передней.
– ТЫ!
– Я, – соглашается Ахиллес, сын Пелея.
Его клинок покоится в ножнах, щит из учтивости пристегнут за плечом, а не надет на руку; пустые ладони открыты. Богоубийственный кинжал, полученный от Афины для покушения на Афродиту, надежно спрятан за широким поясом.
– А ты что забыл на Олимпе? – ревет Громовержец, не обращая внимания на свою наготу.
Он потирает лоб гигантской левой ладонью; Ахилл замечает бьющуюся жилку, налитые кровью глаза. Очевидно, Неодолимый Сон проходит не без последствий.