Олимп
Шрифт:
– Нет, ну ради всего святого! – возмутился генерал Бех бин Адее.
– Почему же, – сказал иониец. – Если предположить существование бесконечного или приблизительно бесконечного ряда альтернативных вселенных, то многие из них непременно сотворены одною лишь силой человеческого гения – сингулярностью гения – анализатора белловских состояний, источника чистой квантовой пены реальности.
– Метафизика, – ошеломленно проговорил Чо Ли.
– Чушь собачья, – изрек Сума Четвертый.
– Да нет, все было именно так, – возразил Орфу. – Что мы имеем? Терраформированную Красную планету с измененной силой гравитации. Вероятно ли, чтобы подобное преобразование заняло всего лишь несколько лет? Вот что я называю чушью собачьей. У нас весь Марс уставлен
– Если только мы не поверим, будто «посты» открыли порталы именно в те миры, которые были созданы прежде могучей силой человеческого гения, – закончил первичный интегратор Астиг-Че. – Что сразу объясняет и статуи Просперо, и калибановидных тварей на Земле, и присутствие на планете Илиона Ахилла, Гектора с Агамемноном и прочих людей.
– А как же быть с греческим пантеоном? – усмехнулся Бех бин Адее. – Кого мы повстречаем дальше? Иегову? Будду?
– Возможно, – ответил слепец. – Но я бы скорее предположил, что наши знакомые олимпийцы – это «посты»-трансформеры, сбежавшие сюда четырнадцатью веками ранее.
– С какой стати им превращаться в богов? – усомнился Ретроград Синопессен. – Особенно в тех, чья сила происходит от нанотехнологий и квантовых фокусов?
– А почему бы нет? – спросил Орфу. – Бесконечная жизнь, выбор пола, возможность разделить ложе с любым кратковечным, разведение уймы бессмертных и бренных отпрысков, которых «посты», судя по всему, не могли производить на свет самостоятельно… Я уж не говорю о десятилетней шахматной партии под названием «Осада Трои».
Маленький европеец потер висок.
– Получается, терраформирование и перемена гравитации на Марсе…
– Да, – подтвердил гигантский краб. – Работы здесь – почти на четырнадцать веков, а не на три года. И это при божественных квантовых технологиях.
– Выходит, – начал капитан подлодки, – где-то там, внизу, обитает настоящий Просперо? Просперо из «Бури» Шекспира?
– Или кто-нибудь… что-нибудь в этом роде, – закончил иониец.
– А как же мозг-урод, явившийся из Брано-Дыры на Землю несколько дней назад? – Голос ганимедянина Сумы Четвертого звенел от гнева. – Он что, тоже персонаж из вашей драгоценной человеческой литературы?
– Возможно, – откликнулся Орфу. – Роберт Браунинг написал однажды поэму «Калибан о Сетебосе», в котором чудовище из шекспировской «Бури» рассуждает о своем божестве, описанном у поэта очень скупо: «многорукий, словно каракатица», существо весьма своенравное, вскормленное на страхе и жестокости.
– Твои домыслы переходят все границы, – произнес Астиг-Че.
– Да, – согласился гигантский краб. – Однако тварь, которую мы недавно сфотографировали, выглядит как исполинский человеческий мозг, бегающий на длинных руках. Невероятный плод эволюции в любом из миров, или вам так не кажется? Впрочем, Роберт Браунинг обладал весьма живым и богатым воображением.
– А не ждет ли на Земле еще и Гамлет? – съехидничал Сума Четвертый.
– О! – вырвалось у маленького европейца. – О! О, вот было бы славно…
– Прошу не отвлекаться, – вмешался первичный интегратор. – Орфу, откуда ты все это взял?
Иониец испустил вздох. Вместо вербального ответа голографический проектор из устройства связи на помятом и поцарапанном панцире краба передал изображение, которое тут же зависло над навигационным столом. Это была виртуальная полка с шестью довольно увесистыми фолиантами. Одна из книг – Манмут успел заметить заглавие: «В поисках утраченного времени. Том третий. У Германтов» – раскрылась на четыреста сорок пятой странице. Картинка увеличилась, так что стало возможно прочесть печатный шрифт.
Внезапно любитель Шекспира сообразил: ведь Орфу оптически слеп и, значит, не видит, что именно показывает
Манмут вместе с другими прочел парящий в воздухе текст: «Люди со вкусом говорят нам сегодня, что Ренуар – великий живописец восемнадцатого века. Но они забывают о Времени и о том, что даже в конце девятнадцатого века далеко не все отваживались признать Ренуара великим художником. Чтобы получить такое высокое звание, и оригинальный художник, и оригинальный писатель действуют по способу окулистов. Лечение их живописью, их прозой не всегда приятно для пациентов. По окончании курса врач говорит нам: „Теперь смотрите“. Внезапно мир (сотворенный не однажды, а каждый раз пересоздаваемый новым оригинальным художником) предстает перед нами совершенно иным и вместе с тем предельно ясным. Идущие по улицам женщины не похожи на прежних, потому что они ренуаровские женщины, те самые ренуаровские женщины, которых мы когда-то не принимали за женщин. Экипажи тоже ренуаровские, и вода, и небо; нам хочется побродить по лесу, хотя он похож на тот, что, когда мы увидели его впервые, казался нам чем угодно, только не лесом, а, скажем, ковром, и хотя в тот раз на богатой палитре художника мы не обнаружили именно тех красок, какие являет нашему взору лес. Вот она, новая, только что сотворенная и обреченная на гибель вселенная. Она просуществует до следующего геологического переворота, который произведут новый оригинальный художник или новый оригинальный писатель».
Прочитавшие безмолвно застыли вокруг навигационного стола. В тишине было слышно мерное гудение вентиляторов, звуки машин и негромкие переговоры моравеков, на самом деле управляющих «Королевой Мэб» в эту критическую минуту приближения к экваториальному и полярному кольцам Земли.
В конце концов генерал Бех бин Адее нарушил молчание:
– Какая солипсическая чушь. Какой метафизический вздор. Какая куча конского навоза.
Иониец не отвечал.
– Может, эта история и куча навоза, – изрек Астиг-Че, – но зато самая правдоподобная, что я слышал за долгие месяцы, полные сюрреализма. Думаю, рассказчик заслужил путешествие в трюме «Смуглой леди», когда космошлюпка отправится в атмосферу Земли через… два часа и пятнадцать минут. Что ж, идемте готовиться.
Манмут словно в тумане направился к подъемнику в обществе своего друга, беззвучно плывущего на мощных отталкивателях, когда первичный интегратор окликнул:
– Орфу!
Гигантский краб развернулся и в ожидании вежливо направил на Астига-Че мертвые камеры и остатки глазных стебельков.
– Ты собирался сказать, кто так упорно добивается с нами встречи.
– Ну, вообще-то… – Иониец впервые замялся. – Это просто догадка.
– Поделись, – велел первичный интегратор.
– Что ж, принимая на веру мою скромную теорию, – проговорил Орфу, – кто бы мог женским голосом потребовать свидания с нашим пассажиром – Одиссеем, сыном Лаэрта?
– Санта Клаус? – предположил генерал бин Адее.
– Не совсем, – сказал иониец. – Калипсо.
По всей видимости, никто из моравеков раньше не слышал этого имени.
– Во вселенной, откуда явились наши новые друзья, – продолжал гигантский краб, – чародейку еще называют Цирцеей.
62
Харман утонул, но не умер. Впрочем, несколько минут спустя он пожалел об этом.
Золотая жидкость, наполнившая двенадцатигранный хрустальный чертог, оказалась перенасыщена кислородом, который быстро начал всасываться через тончайшие капилляры легких и насытил собой кровеносную систему. Этого хватило, чтобы заставить сердце биться (точнее сказать, биться снова, поскольку оно пропустило несколько ударов и молчало почти полминуты, пока человек барахтался и шел на дно) и поддержать жизнь мозга… пусть даже вконец отупевшего, охваченного ужасом, отторгнутого, если верить ощущениям, от остального тела. Организм продолжал инстинктивно требовать воздуха, хотя на деле уже получал его.