Олимп
Шрифт:
И вот на девятый день Харман очнулся. Боль накатила снова, раскалывая и перемалывая бедную голову, однако худшая часть девятисуточного кошмара наяву осталась позади. Тошнота миновала, желудок был совершенно пуст. Позже мужчина обнаружит, что похудел более чем на двадцать пять фунтов. Теперь же он понимал только, что лежит обнаженным в спальне на втором этаже вагона Эйфелевой дороги.
«Вагона, проект и дизайн которого выдержаны в духе модерна», – мысленно прибавил мужчина, выбираясь из постели и надевая шелковый халат, оставленный подле кровати на подлокотнике пухлого кресла в стиле
Мужчина задержался на мезонине, закрыл глаза и сосредоточился. Ничего не вышло. Тогда он попытался еще раз. Ничего.
Слегка пошатываясь от головокружения, Харман сошел вниз по кованой лестнице на первый этаж и повалился в единственное кресло у застеленного белой скатертью стола рядом с окном.
Муж Ады не произнес ни слова, пока Мойра ставила перед ним хрустальный бокал с апельсиновым соком, кофе в белом сосуде, яйцо-пашот и ломтик лососины. Женщина налила похищенному чашку черного обжигающего напитка. Мужчина чуть наклонился, позволил ароматному пару согреть лицо и спросил у двойницы Сейви:
– Давно здесь?
В комнату вошел Просперо и замер в болезненно слепящих лучах утра, струившегося через прозрачные двери.
– А, Харман… Или теперь ты предпочтешь имя Ньюмен, Новый Человек? Рад тебя видеть проснувшимся и ходячим.
– Заткнись, – процедил мужчина и, не притронувшись к еде, медленно отхлебнул кофе.
Похищенный понимал, что имеет дело с голограммой, хотя и в телесной оболочке, ибо аватара логосферы каждую микросекунду формировалась из материи, посылаемой с орбиты одним из факс-накопителей массы; что нападать на мага бесполезно, поскольку материя обернется неосязаемой проекцией быстрее, нежели сработал бы всякий человеческий рефлекс.
– У меня был примерно один шанс из сотни выйти живым из хрустального кабинета, и вы это знали, – сказал Харман, даже не посмотрев на старца, окруженного резким светом.
– По-моему, ты несколько преувеличиваешь, – ответил маг и великодушно задернул тяжелые шторы.
Мойра подвинула стул и села рядом с Харманом. На ней был все тот же суровый наряд путешественницы, разве что несколько иной расцветки.
Человек не мигая смотрел на нее.
– Ты знала Сейви в молодости, хотя отрицала это перед ее друзьями на вечеринке Финального факса, устроенной на крыше затонувшего здания Эмпайр-Стейт-Билдинг в Нью-Йоркском архипелаге, а ведь сама навестила покойницу в Антарктике двумя днями раньше.
– Черт побери, откуда такие сведения? – спросила дама.
– Подруга Сейви пыталась найти ее вместе со своим любовником по имени Пинхас и даже описала их приключения в коротком эссе. Его успели распечатать и переплести перед самым наступлением Финального факса, и книга чудом угодила в библиотеку твоего приятеля Фердинанда Марка Алонцо.
– А Петра-то откуда проведала, что я побывала у Сейви перед нью-йоркской вечеринкой?
– Полагаю, они с Пинхасом нашли какие-то записи в ее жилище на горе Эребус, –
Кофе не очень-то помог ему избавиться от пульсирующей мигрени.
– Ну что ж, теперь тебе все обо всем известно, не так ли? – произнесла Мойра.
Мужчина рассмеялся в голос, но тут же пожалел об этом.
– Нет, – возразил он через некоторое время, поставив чашку обратно и потирая правый висок. – Я узнал ровно столько, чтобы понять, как мало знаю. Кроме того, в мире осталась сорок одна библиотека, в хрустальные чертоги которой я еще не погружался.
– Вот это тебя точно убило бы, – изрек Просперо.
Сию минуту Харман и сам был не прочь расстаться с жизнью. Каждый взгляд отзывался в голове дикой пульсирующей болью. Мужчина отпил из чашки, надеясь, что тошнота не вернется. Вагон продолжал со скрипом ехать вперед, покрывая (как узнал его пассажир) более двухсот миль в час, и назойливое покачивание туда-сюда отнюдь не способствовало успокоению желудка.
– Хотите расскажу вам об Александре Гюставе Эйфеле? Родился он в Дижоне пятнадцатого декабря тысяча восемьсот тридцать второго года н. э. В тысяча восемьсот пятьдесят пятом окончил центральную школу искусств и ремесел в Париже. Прежде чем предложить идею башни для Всемирной выставки тысяча восемьсот восемьдесят девятого года, он уже спроектировал вращающийся купол обсерватории в Ницце, а также каркас для статуи Свободы в Нью-Йорке. Потом он…
– Прекрати! – рявкнула Мойра. – Хвастуны нигде не в почете.
– Кстати, шут возьми, где мы? – Харман с усилием поднялся на ноги и раздвинул шторы.
Вагон проплывал в семистах футах над красивой лесистой равниной. Внизу змеилась речка. Вдали, у линии горного хребта, темнели едва заметные развалины старинной крепости.
– Только что миновали Кагор, – пояснил маг. – На следующей станции повернем на юг, по направлению к Лурду. [64]
Муж Ады потер воспаленные глаза, но все-таки распахнул стеклянную дверь и шагнул наружу. Развернутое перед вагоном силовое поле не позволило ураганному ветру сдуть пассажира с балкона.
64
Кагор, Лурд – города во Франции.
– А что такое? – поинтересовался Харман через открытую дверь. – Разве не хотите заскочить на север, к своему приятелю, в собор из голубого льда?
Мойра изумленно подняла брови.
– Это еще из какого тома? В Тадже ничего подобного…
– Не было, – согласился мужчина. – Зато мой друг Даэман застал начало всех этих бедствий: он видел, как Сетебос явился на планету. Из книг я понял, что именно сделает многорукий в Парижском Кратере. Так он до сих пор здесь? На Земле, я имею в виду?
– Да, – отозвался Просперо. – Только он нам не приятель.
Харман пожал плечами.
– Это вы двое притащили его сюда в самый первый раз. И прочих тоже.
– Мы не хотели, – сказала Мойра.
Мужчина не выдержал и расхохотался, невзирая на лихорадочный стук в мозгах.
– Нет, это надо же, – вымолвил он, – сначала они находят дверь между измерениями, раскрывают ее во тьму, не запирают за собой, а потом, увидев на пороге воплощенное порождение мрака, говорят: «Мы не хотели!»