Олимп
Шрифт:
Но квантовая Судьба не оставила ему выбора. Фетида, эта бессмертная стерва-мамаша, умело изображавшая преданную любовь к кратковечному Пелею – к мужчине, коего быстроногий привык почитать как отца, – и без зазрения совести согласившаяся переспать с Кронидом, эта кошелка подводная, держала отпрыска в Небесном огне, что создало определенную точку квантовой сингулярности для гибели Ахилла, условием которой стали действия ныне покойного и кремированного Париса – вот, как говорится, и весь сказ.
Остается только страдать и наблюдать за тем, что творится вокруг тесной, стремительно сжимающейся сферы, пронизанной болью и неудобством.
Чудо-юдо-дочери
Внезапно великанша Пантея изрекает:
– Я вижу трон эбеновый и тень под пологом. [74]
И стерва по имени Азия отзывается раскатами, похожими на рокот камнепада в горах (Ахилл не в силах даже зажать пораженные шумом уши ладонями в кислотных ожогах):
– Но полог упадает.
Пантея присоединяется к сестрам:
– Я вижу мрак, и стрелы тьмы похожи на стрелы солнца, вставшего в зените, как нестерпимо яркое пятно. Ни силуэта, ни лица не видно, и все ж мы чувствуем, что это Дух.
74
Здесь и далее используются цитаты из П. Шелли «Освобождённый Прометей». Перев. К. Чемена.
Теперь подает голос Демогоргон, и быстроногий зарывается лицом в гигантскую шершавую ладонь великанши, тщетно пытаясь приглушить боль от всепроникающих инфразвуковых ударов:
– ХОТИТЕ ЧТО-НИБУДЬ УЗНАТЬ – СПРОСИТЕ, ОКЕАНИДЫ.
Азия протягивает руку с корчащимся на ней человеком:
– Поведай нам, что за зверушку мы тут поймали? По виду и манерам – не морская ли это звезда? Смотри, сколь занятно она извивается и пищит!
Демогоргон трубит в ответ:
– О НЕТ, В ТВОЕЙ РУКЕ ВСЕГО ЛИШЬ КРАТКОВЕЧНЫЙ, ХОТЯ ОН И ОБРеЛ БЕССМЕРТЬЕ ПО НЕДОСМОТРУ НЕБЕСНОГО ОГНЯ. АХИЛЛ ЕСТЬ ИМЯ ЭТОГО СОЗДАНЬЯ, И ДОМ ЕГО ОТСЮДА ДАЛЕКО. ДО НЫНЕШНЕГО ДНЯ ОН ПЕРВЫЙ ЧЕЛОВЕК, НИСШЕДШИЙ В МРАЧНЫЙ ТАРТАР.
– А, – разочарованно тянет Азия и небрежно сажает надоевшую игрушку на раскаленный, как печь, валун.
Жар охватывает ахейца, тот снова продирает глаза: на сей раз, из-за близкого извержения, видно гораздо лучше, но это не радует. Мужчина в ужасе смотрит на огненную реку из лавы, что с обеих сторон огибает его дымящийся камень. Подняв же глаза на Демогоргона, воссевшего на троне выше всех разъяренных вулканов, на эту бесформенную пустоту, облеченную пологом с капюшоном, уходящую вверх на многие и многие мили, Ахилл испытывает неудержимый рвотный позыв. И с облегчением уступает ему. Океаниды, похоже, не замечают его неучтивости.
Азия вопрошает Демогоргона:
– На что еще ты можешь дать ответ?
– НА ВСе, ЧТО ВЫ ПОСМЕЕТЕ СПРОСИТЬ.
– Кто создал мир и все живое? – интересуется эта самая словоохотливая, если
– БОГ.
– Кто создал в нем все сущее, – не унимается Азия, – желанья, мечты и разум?
– ВСЕМОГУЩИЙ БОГ.
«А он не слишком-то разговорчив, – заключает про себя Ахиллес. – В голове, должно быть, ветер гуляет… если у парня вообще отыщется голова».
Чего бы он только не дал за возможность подняться на ноги, вытащить из-за пояса меч и прикрыться щитом! Первым делом герой с наслаждением порешил бы Демогоргона, потом сестричек-титанид… медленно.
– Кто создал непонятное волненье, когда дыханье ветерка весной иль милый голос, внятный только юным, рождает слезы, чье сиянье ярче сиянья незаплаканных цветов, и обращает белый свет в пустыню, когда умолкнет?
Мужчину опять выворачивает – уже не столько из-за головокружительного зрелища, сколько по эстетическим соображениям. Все-таки первыми нужно будет прикончить Океанид. А сучку Азию Ахиллес был бы счастлив убить несколько раз подряд. Вот было бы здорово поселиться в ее пустой голове, как в доме, используя глазницы вместо окон.
– МИЛОСЕРДНЫЙ БОГ, – нараспев произносит Демогоргон.
В греческом языке нет подобного выражения, однако Пелид понимает то, что заявил бестелесный дух. Ахейца нимало не удивляет, что громадные Океаниды и это порождение мрака изъясняются именно по-гречески. В конце концов, они же титаны, а не какие-нибудь варвары.
– Но кто же создал зверства, и безумства, и ужасы, которые свисают со звеньев движущейся цепи жизни при каждой новой мысли человека и волокут ее в могильный ров? Но кто придумал тщетные надежды, и ненавистью ставшую любовь, и угрызенья горше вкуса крови, и боль с ее истошным завываньем, переходящим постепенно в крик…
Тут она обрывается на полуслове.
Ахилл от души надеется, что в преисподней разразился какой-нибудь катаклизм; сейчас он уничтожит весь этот мир, поглотит Азию с ее сестрами, точно легкую медовую закуску на мирмидонском празднестве… Однако, с трудом разлепив обожженные веки, мужчина видит перед собой всего лишь круг света, изливающий ослепительное сияние в багровое марево.
Брано-Дыра.
Из яркого блеска является фигура. Она отдаленно напоминает человека, но собрана из металлических сфер. Круглую форму имеет не только голова: из шариков составлено и туловище, и расставленные в стороны руки, и чуть подгибающиеся ноги. Разве что ступни и ладони, покрытые чем-то вроде бронзы, смутно походят на человеческие. Существо приближается. Из сфер, заменяющих ему плечи, вырываются два снопа света. Правая ладонь выпускает красный луч не толще метательного копья и направляет его на сестер Океанид, отчего их кожа шипит и покрывается волдырями. Великанши пятятся, ступая по лодыжки в кипящей лаве. Алый свет для них не помеха: дочери Океана прикрывают лица и глаза от режущего сияния, что истекает из Браны.
– Ахиллес, чтоб тебе, так и будешь тут валяться?
Гефест! Теперь мужеубийца видит: железные пузыри, тяжелые перчатки и толстая обувь – это всего лишь защитный костюм. На спине калеки коробится и дымится «мешок для дыхания», а верхняя сфера прозрачна, будто стекло, на котором играют блики от плечевых прожекторов и ручного лазера и сквозь которое можно различить уродливую бородатую физиономию карлика.
Быстроногий испускает слабый писк.
Покровитель огня смеется, и микрофоны в пневмокостюме усиливают его гадкий хохот.