Олимпиада-80
Шрифт:
— Ну вот, мы уже почти у цели, — радостно произнесла Моэма.
— А как у вас в Пуэрто-Рико? — спросил у нее Макс.
Девушка опустила мрачный взгляд вниз.
— Плохо. — после небольшой паузы произнесла она. — Наша семья из племени перуанских индейцев, и мы были рабами европейцев. Да и сейчас тоже в рабстве, только уже у США.
Моэма замолчала, уставившись в брусчатку площади, словно вспоминая что-то неприятное и собравшись с мыслями, продолжила:
— Когда Москва выиграла право провести Олимпиаду, я сделала все возможное чтобы попасть сюда. И не только я, очень многие хотели попасть
Макс нежно обнял Моэму за плечи.
— А когда американский президент объявил о бойкоте, наше правительство стало плясать под его дудку и отказалось посылать спортсменов. Ты знаешь какой это удар был для них? — девушка, тихонько всхлипнув, плотнее прижалась к Максу. — Спортсмены только и тренируются для Олимпиады, они живут ей, — Моэма посмотрела Максу в глаза. — Наш тренер настоял на участии, и несколько спортсменов отпустили. А американских не пустили совсем. Сказали, что если они поедут, их лишат гражданства, а они ведь тоже хотели побеждать, — жалобно произнесла она.
Очередь практически приблизилась к Мавзолею. Порядок осмотра был таков: сначала посетители проходили у захоронений вдоль Кремлевской стены, и лишь потом они спускались в усыпальницу Ленина.
— Ну вот, мы уже почти пришли, — Моэма радостно посмотрела на Макса.
Идущий впереди индеец уже вступил на гранитные ступеньки, ведущие к Кремлевской стене, как вдруг он неожиданно вскинул вверх руки и выкрикивая непонятные слова, стал делать странные танцевальные движения телом.
— Что это с ним? — удивленно спросил Макс.
Моэма посмотрела на индейца и, громко рассмеявшись, сказала:
— Это он просит духов, живущих здесь, разрешения войти на их территорию.
— Ну понятно, здесь же захоронение, мы его сейчас увидим, — ответил Макс, — ты бы ему передала, что у нас так не принято, а то сейчас заберут его куда подальше, и он сюда еще долго не попадет.
Моэма только хотела окрикнуть индейца, но тот, кому-то низко поклонившись, уже пошел дальше.
— Выходит получил разрешение? — с насмешкой спросил Макс.
Девушка больно хлестанула Макса по руке.
— Не надо смеяться над нашими обычаями, — с легкой обидой в голосе произнесла она.
Моэма пошла чуть вперед и отставший позади Макс улыбнулся ей в спину — обычаи американских индейцев в сердце России смотрелись совершенно нелепо.
Они подошли к началу захоронений.
— Вот здесь, — указал Макс на плиту с высеченными на ней фамилиями, — захоронены участники Великой Октябрьской революции.
— Так мало? — пересчитав фамилии удивленно спросила Моэма.
— Ну, не все здесь, — не зная что ответить сказал Макс. — Здесь только те, кто смог выбить для себя место. Поэтому здесь в основном евреи.
Они пошли дальше.
— А вот здесь, — продолжил Макс, указывая на черные квадраты табличек, висевшие на стене, — захоронены наши самые известные командиры Великой Отечественной Войны, партийные деятели и просто хорошие люди.
Моэма с любопытством осматривала таблички.
— А я знаю, я знаю! Здесь похоронен Гагарин, —
— Да, Юрий Алексеевич Гагарин похоронен здесь, — официальным тоном произнес Макс, — в знак больших заслуг перед народом.
Дойдя до могил партийных вождей, усыпанных красными гвоздиками, и осмотрев возвышающиеся над ними бюсты, Моэма тихо шепнула Максу:
— Как здесь торжественно, наверное у вас их очень уважают.
Макс неопределенно покачал головой. «Кто-то, может, и уважает» пробормотал он.
Наконец они дошли до главного входа в Мавзолей. По обеим сторонам дверей, замерев по стойке «смирно», стояли двое часовых в парадной форме. Макс с Моэмой зашли внутрь. Под огромным, вышитым золотыми нитками гербом Советского Союза стоял еще один часовой, недвижимый, словно каменное изваяние.
Моэма шепотом спросила Макса:
— А они вообще живые?
Макс приложил указательный палец к губам и еле слышно прошептал: «Здесь нельзя разговаривать».
Они спустились по лестнице ниже. От гранитных стен веяло пронизывающим холодом. От непривычки, а вернее от сильного температурного контраста, Моэма поежилась. Наконец они вошли в усыпальницу. Здесь в стеклянном саркофаге лежал Ленин, тело которого было когда-то заботливо сохранено для потомков. В память и назидание им.
Моэма широко раскрыв глаза, осматривала каждый сантиметр тела Ильича. Было заметно, что она сильно поражена увиденным. Очередь медленно двигалась полукругом вокруг саркофага. Моэма не отрываясь смотрела на Ленина. Она ощупывала взглядом каждый сантиметр его тела, каждую складку одежды. Девушка затаила дыхание, в глазах ее был такой сакральный блеск, который обычно бывает только у крайне преданных людей при осмотре самых священных реликвий.
Обойдя саркофаг и бросив последний взгляд на Ленина, Моэма с Максом вышли из Мавзолея.
— Ты знаешь, он как живой, он как будто спит и все, — шокировано произнесла Моэма. — Теперь я поняла почему все так хотят его увидеть — даже от мертвого от него исходит такая большая энергия, такой большой заряд…. что… что… я не знаю как это объяснить.
— Он просто гений, — ответил Макс.
— Он не просто гений. Он… он… гений всех гениев, — взволнованно произнесла Моэма, — и таких гениев бояться больше всего.
Они немного погуляли по Красной площади и, взглянув на часы на Спасской башне, Моэма вдруг встрепенулась, как будто вспомнила что-то важное и сказала Максу что ей срочно надо быть в другом месте. Макс было хотел пойти с ней, но девушка, поцеловав его на прощание в щеку и сказав «Еще увидимся!», побежала в сторону метро. По пути она обернулась, помахала Максу и послала тому воздушный поцелуй.
Макс остался в одиночестве. По главной площади страны беспорядочно сновали любопытные туристы, осматривая достопримечательности. Лениво уставившись на цветные купола храма Василия Блаженного, Макс стал думать о дальнейших планах. Он вытащил пачку билетов и перебрав их, обнаружил что как раз успевает к началу соревнований по спортивной гимнастике, которые вот-вот должны были состояться во Дворце спорта Центрального стадиона имени Ленина. Макс направился в ту сторону.