Олимпийские тигры

Медведев Валерий Владимирович

14

Ларионов-старший и Ларионов-младший рано утром вышли из подъезда.

— У тебя что-то глаза усталые… — сказал отец.

— А… сон снился, — ответил Гена.

И оба они вдруг остановились, как будто дорогу им перегородил ручей. На асфальте крупными буквами было написано: Ларионов.

Ничего не сказав друг другу, они направились к воротам. На передовице стенной газеты, отражающей ход строительства стадиона, несколько раз повторялось, как магическое заклинание, то же самое слово: Ларионов!

— Да,

тяжело тебе… — сказал, наконец, папа. — Столько пылких надежд… А вдруг подведешь?

Гена ничего не ответил. Возле соседнего с ними дома случилось и вовсе невероятное. Из открытого окна третьего этажа им улыбалась очень красивая девушка. Совсем незнакомая девушка улыбалась им, как лучшим знакомым. Гена ее не заметил, но заметил папа. Он очень удивился, поздоровался. В руки ему упал букетик цветов. Гена остановился.

— Только маме не говори, — сказал папа смущенно. — Я, честное слово, ее не знаю…

Он хотел понюхать букетик и ткнулся носом в записку. Папа развернул ее, прочитал и сказал хмуро:

— Тебе…

В записке было написано:

«От болельщиц нашего квартала».

— С твоей известностью, — сказал шутя отец, — нам вполне могли бы трехкомнатную квартиру дать.

Гена, как во сне, шел до стадиона, как во сне, разделся, как во сне, потянулся за шестом. На опорном ящике лежала новая открытка с Незнакомкой. На этот раз на ней было написано:

«Вы даже не ответили на мое письмо»… Ларионов оглянулся. Никого… Он задумчиво побрел по дорожке. Потом снова стал читать послание.

— Действует… — сказала Надя, глядя на все это через щель забора.

Ларионов разбежался было, но снова достал открытку.

— Готов, — сказала Надя. — Пиши новую незнакомку! Капля долбит камень не силой, но частым падением.

Теперь он будет раздражаться, станет высокомерным, станет рассеянным… У-ра!

Ларионов сидел на опорном ящике и задумчиво смотрел в никуда. Потом достал из кармашка карандаш и что-то написал. Затем попытался прыгнуть, взлетел тяжело, сбил планку… Какое-то время постоял, глядя на море. И, положив шест на плечо, ушел со стадиона, рассеянно улыбаясь.

Надя и Лена выждали минут двадцать, Надя перелегла через забор, взяла открытку. Внизу было приписано: «Как вас зовут?» Лена тянулась через плечо подруги:

— Ну, что там?

— Да погоди…

Лена выхватила открытку:

— Это мне!

— Что? — поразилась Надя. — А разве он знает — кому?

— Но ты-то знаешь… — беспомощно сказала Лена.

— Я, конечно, знаю. Что не тебе, а нам! Нам всем…

— Да-да, конечно… — вдруг опомнилась Лена, которая вовсе не хотела, чтобы даже Надя о чем-то догадывалась. — Видала? Тренировку сорвал! — И с вызовом добавила: — А записка все-таки мне, раз вы мне поручили!

Но Надя это уже не слышала. Она думала, как же дальше быть.

— Пиши… — сказала она. — Назначай свидание… в парке у фонтана.

Гена засыпал, расслабляясь по системе Селянина, не зная, что Гусь подглядывает

через реденькую штору, как Гена успокаивает себя. При этом и Гусь сам себя успокаивал. Надя поручила ему нарисовать спящего Ларионова, но не ночью же было подглядывать, как Гена спит. Кроме того, Гусь не очень был доволен таким поручением — все-таки учит его Гена, а он тут… но тема была такая, что Гусь решил это поручение исполнить. Гусь должен был нарисовать Гену во сне и назвать эту картину «Олимпийское спокойствие».

За спиной Юры трепетно ждали, когда уснет Гена, Филимонов и Гуляева. Занавески шевелил ветер.

— Спит… — сказал Гусь, доставая из кармана бумагу и карандаш.

Ларионов, который до этого лежал тихо, вдруг дрыгнул ногой и сказал во сне:

— Левая нога… должна быть… как стрелки… на часах… в положении без пяти шесть…

— Тренируется, — восхитился шепотом Гусь. — И во сне тренируется!

— Вот именно, — мрачно оказала Лена. — Надо разбудить. Это не сон — так спать.

— Нехорошо срывать тренировку, — сказал Гусь, — пусть хоть во сне никто ему не мешает.

Ларионов дернул ногой еще раз и пробормотал:

— Сейчас возьму… рекордную…

— Надо будить, — повторила Надя. — Если уж срывать тренировки, так срывать до конца!

Погоди, — попросил Гусь. — А вдруг возьмет рекордную?!

Ларионов сдвинулся всем телом на кровати, так что ноги протиснулись сквозь прутья спинки. Затем резко надвинулся на подушку и замер.

Все переглянулись.

— Интересно, взял или нет? — забеспокоился Гусь. — Взял или нет рекордную?

— А ты спроси, — посоветовала Надя. — Вдруг ответит?

— Ларионов, — тихо окликнул Гусь, — взял рекордную или нет?

— Не взял… — спокойно ответил сам себе спящий Ларионов.

— Честный человек и во сне честный, — с уважением сказал Гусь.

— Да разбудите же его, дайте человеку отдохнуть… — приказала Надя.

— Гена! — рявкнул Гусь.

От такого вопля Ларионов прямо-таки взвился над кроватью, как над планкой. В комнате никого нет. Ларионов ошалело сел, свесив ноги. «Переутомление, — с некоторым испугом подумал он. — Надо размяться». Он вышел на балкон. На шахматном столике снова лежала открытка. «Завтра после двенадцати у фонтана в городском парке», — прочел он. Ветерок шевелил длинные листья того же самого космического цветка. Только этот был еще пышнее и походил на целый букет.

Гена посмотрел во двор. Там по-прежнему строили, копали, сыпали песок. Дворник дядя Петя устанавливал спортивных греков вдоль главной аллеи. Антон подпиливал дискоболу слишком уж большой нос. Никто не обращал на Гену внимания. Вышел на балкон Женька с пряником в руках.

— Кто-нибудь тут был? — спросил Гена.

Женька посмотрел на него и ничего не ответил. Он попятился в комнату, и вместо него вышел Остап.

— Кто-нибудь тут был? — спросил Гена снова.

— Нет, — сказал Остап. — Мы только что пришли. Дверь у нас была закрыта…