Олимпийские тигры

Медведев Валерий Владимирович

С балкона лились молдавские мелодии. Вита продолжала трудиться на научный опыт.

— Ты ей скажи, чтоб она перестала… — попросила Надя. — Уже хватит…

Кворум уныло и постепенно расходился.

— Пиррова победа, — оказала Надя, когда они остались вдвоем с Леной.

— Понимаю… — откликнулась Лена. — Пиррова! Пир во время чумы. Я теперь понимаю, почему зазнайство называют звездной болезнью. Потому, что это именно болезнь… мор! Филимонова подкосила, до нас добралась… А вдруг и Гусь? Я теперь ни в ком не уверена…

— Да, — сказала Надя, — самое главное наше открытие в том, что… болезнь действует… повально! Как инфекция… Надо

об этом сказать брату…

— И еще какая… — сказала Лена. — А кто в ответе?

Они посмотрели друг на друга.

— Ты в ответе… Только не обижайся… — сказала Лена. — Вот когда будешь врачом, думай лучше… серьезней…

— Опыты не должны быть жестокими? — спросила она. — Это тебе… На всю жизнь… — сказала Лена.

— Олимпийские мы теперь проиграем… — не слушая ее, сказала Надя, — проиграем потому, что у нас кроме Филимонова и Гуся-то нет серьезных претендентов на чемпиона. А Филимонова я зазнавать не хочу… Его и так бацилла славы поразила глубоко… Пусть думает…

— Ну, я пойду… — сказала робко Лена.

— Иди, — ответила Надя. — Я еще посижу, все равно мама у меня тоже в командировке…

Надя осталась одна.

Спустя минут двадцать чья-то тень замаячила на асфальтовой дорожке. Надя узнала Гену и окликнула его.

Гена подошел, присмотрелся и сказал, какой-то другой Гена, другим голосом сказал:

— Мне все Ванюша рассказал… Ладно уж… Раз так… Я сам виноват. Я не знал, что я такой. Ты понимаешь? Вот жалко только, что на олимпийских не буду выступать. Хотелось бы…

— Почему не будешь? — сказала Надя. — Будешь! В качестве тренера. Ведь ты вон как Гуся подготовил!

Гена засмеялся.

— Ты чего? — спросила Надя.

— Ничего… — сказал Гена, — вот я уже и в отставке.

— Не в отставке, — сказала Надя, — а как бы в оставке.

Дворник дядя Петя встал рано. Он вышел во двор и в смущении кашлянул. Весь асфальт был расписан мелом. Только теперь вместо фамилии Ларионова было написано «ФИЛИМОНОВ». Он поднял глаза на окна Филимоновых. Вся балконная дверь была расписана лозунгами, только не так, как у Гены. У того все слова кричали внутрь, в квартиру, а у Филимоновых — во двор! Дворник развел руками, изумляясь такой перемене привязанностей и восторгов. «Ах, как нехорошо!» — сказал про себя дворник и стал мести асфальт. Антон поглядывал из-за шторы, какое впечатление на ребят и на всех жителей двора произведет такая его популярность, — он так старался почти до рассвета!

Антон вышел во двор.

Малышня собиралась понемножку, те, что постарше, устраивали на спортплощадке свои «соревнования». Филимонов подошел и вынул из кармана пачку хрустящих фотографий с уже заготовленным автографом.

— Налетай! — крикнул он. — Цып, цып, цып!.. Налетели все, кроме Остапа и Женьки.

— А мороженое будет? — спросили «болельщики».

— Будет и мороженое.

Женька чуть было не шагнул к Филимонову. Остап дернул его за руку.

— Я тебе дам!

— А вы чего не берете?

— Не хотим… — сказал Остап.

— Жалеть будете… — сказал Филимонов, раздавая фотографии желающим мороженого так, как будто кормил зерном цыплят.

Надя и Гена, точно сговорившись, разом захлопнули свои окна.

Филимонов и бровью не повел.

Он подошел к стенду, где висела газета с заметкой о Ларионове. Оторвал ее и приклеил другую, которая называлась «Взлет Филимонова».

Поздним вечером Гена шел по парку. Он шел по знакомому парку, к знакомому фонтану… Он одиноко

постоял возле него и углубился в узкую аллейку. Становилось все темнее. Далеко остались позади огни главной аллеи. Ветви деревьев грустно шелестели над головой. И вдруг впереди мелькнул огонек. Появился странный столбик света, будто кто-то нажал кнопку карманного фонарика и направил его зачем-то в небо. Быстрый легкий бег, звенящий шлак дорожки — и мимо Ларионова пронеслось какое-то чудное видение, на миг мелькнувшее в свете фонарика, поднятого, как факел, — девочка, стремительная, как полет стрелы. Все это произошло быстро, мгновенно! Потом луч вдруг ударил ему в лицо, раздался вскрик. Ларионов закрыл лицо от слепящего луча. А когда луч погас — только затихающие шаги услышал он вдалеке. Глаза опять привыкли к темноте, различили контуры деревьев и что-то маленькое и темное на дорожке. Гена нагнулся и поднял… тапочку с шипами.

Тихо было в аллее, лишь шелестел листьями заблудившийся в деревьях ветер. Ларионов долго стоял с тапочкой прекрасной незнакомки, как сказочный спортивный принц со спортивной туфелькой спортивной Золушки…

Гусь бегал, бегал, бегал… Ларионов сидел рядом и не спускал с него глаз.

— Куда у тебя, нога, куда? — кричал он. — Руку держи правильно… вот так… А ну, еще…

Тапочка и прекрасная незнакомка не выходили из головы. Не выходили, потому что сегодня он снова нашел под опорным ящиком такую же открытку. На ней ничего не было написано, но как-то совсем уж грустно, точно прощаясь с ним, смотрела «Незнакомка» Крамского на Гену.

Недалеко от них бегали девчонки…

— Погоди… — сказал Гена Гусю. — Погоди, я сейчас…

Тапочка с шипами! Значит, это какая-то такая девочка, которая обязательно занимается здесь! Бегуньи отдыхали. Тапочки кривой шеренгой стояли у забора… Гена ожидающе смотрел, кто подойдет к тем, которые самые маленькие, точно такие, как та, что сейчас у него дома… Та? Или эта? Геннадий загадал и, закрыв глаза, стал ждать. Когда он открыл глаза, то увидел, что шиповки самые маленькие надевала… самая низенькая, самая толстенькая девочка с короткими черными волосами, похожая на совушку… Вот тебе и раз!

И Гена разочарованно отошел.

У Лени Толкалина распахнулось окно, и лентописец заверещал на весь двор:

— Идите сюда! Все идите сюда! И ты! — крикнул он Гусю.

Торжествующе глядя на Гуся, лентописец зарядил кинопроектор кассетой с пленкой. Он сказал:

— Юра! У нас от тебя тайн никаких, а у тебя… Гусь насторожился.

— Мне домой надо…

— Успеешь, — сказал Леня Толкалин.

Застрекотал проектор, и на холсте экрана появилась беседка в чужом дворе, а в беседке Гусь, подвязанный женским фартуком с ножницами в руках. Трое длинноволосых подростков сидят, а четвертый подошел к Гусю. Гусь взмахивает ножницами и начинает рассматривать затылок клиента… У него почтительное выражение лица.

— Стоп, кадр… — засмеялся лентописец. Но никто больше не засмеялся.

— Ты перестарался, — сказала Надя.

— Конечно, — сказал Гусь. — Я бы мог и обидеться, если бы не знал, что Леня хороший человек. Что тут особенного? Я учусь у дяди Жени. Я хочу стать парикмахером…

— Парикмахером? — удивился Леня.

— Да, науфермансом! На большом торговом судне… — сказал Юра. — А что?

— А я думал, что к тебе подозрительные лица ходят и что они вдруг могут на тебя повлиять…

— А я на них сам влияю… Я их делаю неподозрительными, — сказал Гусь.