Олимпийский мальчик
Шрифт:
Я с детства запоминал какие-то ненужные мелочи, конечно, не думая, что они потом превратятся в важные художественные детали. Врезались в память изумрудные серёжки в ушах Клавки и чёрный кожаный пиджак, в котором она форсила по деревне. Наверное, это была приманка для молодых трактористов… Может, я ещё напишу про Клавку, а может, и нет. В деревню она приехала ещё сочной женщиной, а я запомнил уже сухой, морщинистой. Олимпийский мальчик и олимпийская старуха…
Нас много – родом из 1980-х. В моей детсадиковской группе было два Артёма Попова. Популярное тогда имя плюс «редкая» фамилия. Как нас называли воспитатели – хоть убей – не помню. Интересно,
В семейном альбоме сохранились фотографии моей группы из детского сада: малыши в первом ряду сидят на полу на коленях, словно молятся. Воспитатели поставили так, чтобы второй и третий ряды были видны. Но на самом деле символично: дети на коленях. Советский сад!
Из-за хилого здоровья у меня появлялось много душевных драм. Одно время в садике я не мог есть кашу на завтрак, особенно манную, – меня тошнило, еле успевал отвернуться от стола.
– Все едят манку, а тебе что, другую подавать? – сквозь зубы процедила одна из воспитательниц. Они в нашей группе как следователи: одна считалась доброй, другая – злой. – Сам теперь и затирай!
Мне кинули грязную тряпку из коричневой грубой мешковины, поставили ведро воды. На глазах всей группы пришлось затирать жижу из непереварившейся каши, сдобренную коричневатым какао. Из глаз закапали крупные слёзы… Может, всё дело в этом напитке – он вызывал рвотный рефлекс? Как меня не вырвало снова, когда я убирал не принятый желудком завтрак, не знаю, но запомнил этот сладковатый тошнотворный запах тряпки, который распространился на одежду, на меня самого – от волос до сандалий. Он мне потом каждый раз снился, когда я заболевал и поднималась высокая температура. Да-да, запахи тоже могут приходить во сне, кошмарном сне.
Я боялся рассказать родителям об утреннем унижении, но отказывался идти в сад. Они не могли понять, что же происходит, а воспитатели о моих проблемах с желудком почему-то не говорили. И всё-таки я в конце концов не выдержал, в слезах поведал историю про вонючую тряпку.
На следующий день забирать меня из сада пришёл папа, принявший чуток на грудь, думаю, для храбрости. Один на один в пустой группе он поговорил с воспитал-кой. Что он ей сказал, осталось тайной, но больше никаких репрессий в отношении меня не запомнил: воспитательница стала как шёлковая. Вскоре тошнить от каши меня перестало – или просто начали мне готовить другой завтрак…
Всё же детский сад мне запомнится не этой дурно пахнущей историей, а первой нежной любовью.
Итак, её звали Леной. Про себя же называл Алёнушкой. Такое ласковое название носил и наш детский сад, куда она тоже ходила. Девочка казалась мне необыкновенной! Если бы в СССР проводились конкурсы красоты, как сейчас проводят мини-мисс, Алёнушка заняла бы первое место и носила заслуженную корону. Впрочем, она и без короны тогда хорошо «звездила» – гордо вышагивала по двору, зная о своей красоте и влюблённости в неё всех мальчишек. Алёнушка не выглядела на свои шесть лет: уверенно дашь десять! Выразительные большие глаза, взрослая причёска, не простое ситцевое, а шёлковое платьице.
Не помню, как я набрался смелости и решил пригласить Алёнушку в гости. Как ни странно, уговаривать её не пришлось. А вдруг Алёнушка так же с лёгкостью соглашалась на предложения и других мальчиков? Тогда я об этом не хотел думать.
И вот она у нас дома! Родители видели, что я смущаюсь и молчу, поэтому деликатно оставили нас одних в комнате, ушли
– Ой, а что это? – Алёнушка увидела у зеркала самое красивое мамино украшение. Изумрудные серёжки блистали благородной зеленью даже в сумрачной комнате. – Можно, я возьму их себе?
– Можно, конечно! Ещё спрашиваешь! – неожиданно вырвалось у меня.
Губы почему-то пересохли, голос дрогнул… В ту же секунду я пожалел (что скажет мама!), но обратно свои слова взять не посмел.
– Спасибо! Ты самый добрый! – сладко пропела Алёнушка.
Больше в тот момент мне ничего не надо было. Взамен серёжек она протянула в подарок цветной камушек. Я взял этот тёплый, ещё хранящий тепло ладошки любимой девочки камушек и зажал в потном кулаке. Оказалось, такие кладут в аквариум для украшения дна. Это «дно» моего наивного мира мне показали в тот же вечер родители, когда узнали, что я подарил изумрудные серёжки. На следующий день забирал их у родителей Алёнушки папа. Как и в истории с тряпкой и злой воспиталкой, он поступил как настоящий папа. А на Алёнушку я смотрел уже совсем по-другому.
По иронии судьбы сегодня на работу я иду по той же самой дороге, которой раньше ходил в детский сад, по старому тротуару с трещинами и сколами. Теперь садик захватили офисы. Я зачем-то безотрывно смотрю на окна, где находилась наша группа: вдруг увижу ещё какую-нибудь картинку из прошлого? Но нет, в стёклах отражаются только солнечные блики листьев ветвистых тополей, растущих напротив…
Отложенное счастье
Моё детство прошло в закрытом городе Северодвинске. По семейной легенде, в этот молодой город в 1950-х, когда он назывался ещё Молотовск, приезжал из деревни дедушка Коля, мамин папа, чтобы заработать денег и остаться, закрепиться. Но что-то пошло не так: не ужился он в общежитии с другими поселенцами, даже крепко подрался. И вскоре вернулся к себе в деревню.
Родители приехали на ПМЖ в Северодвинск в 1974 году. Папа долго получал так называемый допуск, чтобы устроиться на военный завод, хотя до этого три года служил на Северном флоте тоже на секретных подводных лодках. Мама не сразу, но нашла работу учительницы начальных классов.
Папа никогда не рассказывал, чем конкретно там занимается, может, потому, что я не интересовался: работает и работает. Завод называли ещё непонятными буквами – «сээмпэ». Только потом, школьником, смог запомнить расшифровку – Северное машиностроительное предприятие. Кстати, почему не кораблестроительное? Ведь там строят не машины, а корабли, подводные лодки. Военная тайна! А кому-то из моих ровесников для легенды взрослые врали, что на заводе делают… кастрюли! Только на кухне папа рассказывал шёпотом маме про какие-то подшипники. Я, конечно, даже не представлял, что это значит.
Тогда, ребёнком, знал только, что завод громадный, жилые дома по сравнению с ним выглядели игрушечными. Самый большой цех виднелся с начала улицы Полярной, где мы жили. После работы на эту улицу выходили плотным непрерывным потоком рабочие – мужчины, и почти все с усами! Мода тех лет. Надо было внимательно всматриваться, чтобы увидеть родное лицо папы…
В застойные времена на стапелях завода одновременно строилось, как и сейчас, несколько подводных лодок. 1980-е – период расцвета и улицы Полярной, на которой дома были полностью заселены, если не переполнены.