Оля. Тайны и желания танцующей с Луной. Книга 1

Лазаревич Павел

– Оленька, – шепнул я ей, – помнишь, в шестом классе мы ходили на день рождения к Вале?

Антрацит страха в глазах Оли стал переплавляться в фиолет недоумения.

– Нет, не помню, Пашенька.

– Мы тогда еще в бутылочку играли.

Слабая улыбка стала зарождаться в ямочках на ее щеках, а в глазах заплескались голубые ироничные искорки.

– И что тогда приключилось?

– Ты провернула бутылочку, она завращалась, остановилась и указала точно на меня.

– И что же дальше-то было? – в глазах Оли черноты уже не было. В них плескалась прозрачная зелень смеха.

– Ты сказала: «Пашенька мне родной. Его не страшно поцеловать» и поцеловала в щеку. Вот сюда, – я показал ей место на своей щеке.

Легкая тень улыбки скользнула по губам Оли.

– А я потом, когда на меня никто не смотрел, прикоснулся пальцами там, где ты меня поцеловала, и украдкой поцеловал свои пальцы.

Калейдоскоп

цветов застыл в ее глазах на оттенке темной морской волны.

– Ты так сильно любил меня уже тогда? – совсем тихо спросила Оля.

Глаза Оли стали темнеть, но это не была чернота страха, это был теплый бархат нежности.

– Я тебя и сейчас так люблю.

Не знаю почему, но прошептать это было удивительно трудно.

– Иди ко мне… – беззвучно прошептала Оля. Она жарко прильнула ко мне всем телом. Меня целовали не только ее губы. Казалось, и грудь, и живот, и лоно тоже целуют меня. Даже внизу, такая неприступно-тугая, она стала мягче и, казалось, тоже целовала меня жаркими и горячими губами.

– Что же ты ждешь…

И я не выдержал. Я протискивался в нее, как шахтер, заваленный в шахте, протискивается через узкий лаз к голубому клочку неба. Как и он, я не мог не прорваться. И я прорвался. Крик Оли звенящий в моих ушах прервался. Оля со стоном выдохнула и ахнула с таким восторгом, словно и она вместе со мной прорывалась на свободу из завала. Я попробовал осторожно освободиться, но Оля не дала. Она обхватила меня руками, а ее ноги обвили мои ноги. Она нетерпеливо подалась навстречу мне, и я почувствовал, что уже полностью проник в нее. Ее тело нетерпеливо ерзало подо мной, требуя ответных движений, а жар желания вперемешку с восторгом затопил ее глаза. Лед, еще со школы комом застывший в моей груди, стал таять, плавиться, кипеть и, выгибая тело судорогой, расплавленным маслом стал выплескиваться в ее жаркую и тугую глубину…

– Моя! Моя! – счастье распирало меня. Я прижимал к себе плавающее в поту тело Оли и не мог нацеловаться.

– Твоя, твоя, – шептала Оля зацелованными губами и не менее счастливо улыбалась мне в ответ, – конечно, твоя.

* * *

Я никогда до конца себя не понимал. Мне иногда казалось, что в глубине моей души живут разные персонажи. Совсем разные чудики, отличающиеся поведением, желаниями, страстями и удовольствиями. Не всех из них я даже знал. Обычно они ничем не проявляли себя, тихо и незаметно существуя там, в глубине. Но не тогда, когда рядом была Оля. Это учитель выныривал и брал все в свои руки, когда я показывал Олечке, как решать задачки по математике. И сразу же учителя оттеснял мальчишка. И это у мальчишки сладко замирало сердце от ее благодарного взгляда и поглаживания руки. Это зверь вырвался наружу и начал метелить Серегу кулаками и ногами, превращая его лицо в кровавое месиво за его слова, что я мудак, раз так запал на эту Олечку. Что она того не стоит, что Оля – это Женькина подстилка, и что Женька уже давно трахает ее. И это взрослый взметнулся наверх и накинул узду на зверя, когда Серега, прикрываясь руками, катался по земле, разбрызгивая кровь, и скулил, что он не выдумал, что это сам Женька ему об этом рассказал. И это мальчишка безутешно скулил, когда Женька и Олечка, словно ничего не случилось, целовались в темноте кинозала, а слова Сереги жгли огнем грудь.

Тогда, в первую брачную ночь, да и во все остальные, во мне безраздельно властвовал мальчишка. Это он, замирая от восторга, скользил по мягким и теплым перекатам ее тела, взлетал губами и языком на все вершины и с замиранием проваливался в сладость провалов и расщелин. Это мальчишка, млея от нежности, каждому новому месту давал свои названия. А самым любимым и желанным придумывал новые и новые имена. А я лишь шепотом повторял за ним. Когда название нравилось, то сквозь розовый шелк стыда ее щек прорывался смех, пузырящийся удовольствием, а в глазах начинали вспыхивать искорки. Этот смех сладкой дрожью звенел у меня внутри. Мальчишка же, купаясь в переливах ее смеха, беззвучно орал от счастья. Она легко приняла мою игру и сама уже придумывала названия и тому, что раньше боялась показывать, и тому, на что стеснялась и смотреть. Слова менялись, забывались, рождались новые и становились привычными.

Она оказалась удивительно стеснительной и робкой. Единственную разрешенную для нее позу очень медленно, лишь после длительных уговоров и увещеваний удалось разнообразить другими. Причем этот стыд, этот жар, вспыхивающий на ее лице, эти эмоции, выплескивающиеся из нее в ответ на мои самые маленькие вольности и уговоры, необходимость завоевывать снова и снова уже, казалось, завоеванные позиции, придавали особую сладость каждой новой близости. И я с нетерпением ждал каждую следующую ночь.

Оля была удивительно тугая. Даже женщиной она была более тугая,

чем те две девушки, которых я успел лишить девственности за мою короткую интимную жизнь. Помогало только одно – мои слова любви. Правильно говорят, что женщины любят ушами. Для того, чтобы допустить до себя, ей нужно было ощущать себя любимой. У нас сложился ритуал, который безумно нравился и ей, и мне. Я держал ее в объятиях, смотрел в глаза и шептал ей слова любви, восхищения и страсти. Причем каждый раз это были новые слова. Мне это было легко – мальчишка внутри меня с восторгом их придумывал. Эти слова впитывались ее глазами, наполняли жаром ее щеки и размягчали ее тело. И наступал момент, когда словно лопалась пленка. Оля громко со стоном ахала, а я проваливался в ставшую мягкой и жаркой упругую глубину. И ее тело оказывалось в моей власти.

Касаний самых тайных мест и руками, и губами она старательно избегала, смеясь, защищаясь и уворачиваясь. Ее легкий грудной смех и его переливы, поволока ее глаз, заводили меня так, что я вздыбливался и стремился в нее снова и снова. Она была теплая, благодарная и дружелюбная. Эмоционально она всегда отзывалась на мои проявления любви. Моя улыбка вызывала у нее улыбку, мой поцелуй вызывал ее ответный поцелуй, моя ласка зеркалилась и возвращалась мне. Легко подстраиваясь под мои движения, она сопровождала их, с интересом заглядывая мне в глаза, пытаясь поймать момент начала оргазма. Поймав же – крепко целовала и прижималась жарко и плотно, впитывая телом мою любовь.

И лишь одно омрачало нашу любовь. Вернее мою любовь, так как Оленька говорила, что это все ерунда. Она не кончала. В ней не было этого финального взрыва, фонтана, потопа эмоций. Нет, ей все нравилось. Она убеждала меня, что ей все нравится, и я чувствовал, что ей действительно нравится. Она легко и интересно возбуждалась. Когда она возбуждалась, то краснела, но не так, как краснела от смущения. От смущения или стыда у нее розовело все лицо. Когда же она возбуждалась, щеки ее на фоне побелевших скул пылали яркими пятнами. Когда ее скулы вспыхивали яркими лампочками, я знал, что уже можно, и она легко пропустит меня внутрь, нежно и ласково обхватывая, а не станет на пути непреодолимой преградой. Наша близость после начальной словесной игры могла продолжаться долго, чем я беззастенчиво пользовался, и это не вызывало никакого неприятия с ее стороны. Она возбужденно дышала во время актов любви и благодарно целовала меня, когда все кончалось. Она говорила, что все хорошо – так хорошо, что лучше не бывает. Я-то знал, что лучше бывает, но сильно не переживал. Эта вершина была впереди и сладко манила меня.

Но весной все изменилось.

Глава 3

Однажды вечером, расположившись напротив меня и привычно наблюдая за тем, как я ужинаю, она сказала:

– Пашка, сегодня у меня Маринка попросила ключи от квартиры на пару часиков, когда нас не будет дома.

Маринку я прекрасно знал. Красивая чувственная блондинка, более пышная и фигуристая, чем Оля. Ее заразительный смех доминировал над общим гомоном, когда подружки Оли собирались у нас поболтать. Женственность прямо пёрла из нее, а крутые бедра, поволока больших глаз и пышная грудь волновали даже меня. Ее муж Денис, невысокий стройный парень, отличался педантичностью, правильностью и ревностью. Однажды меня занесло во время гололеда, и я чудом не врезался в другие машины. Услышав мой рассказ об этом, он тут же стал выговаривать мне, гордо заметив, что у него в жизни не было ни одной аварии. А все потому, наставлял он меня, что он всегда соблюдает правила дорожного движения. Так же, по его твердому убеждению, должны себя вести и все другие. Как-то раз я и несколько Олиных подружек с мужьями поехали на море на недельку – позагорать на диком пляже. Оля тоже собиралась ехать с нами, но заболела. Я тоже хотел остаться, но она настояла, чтобы я ехал и не подводил компанию, поскольку заболел муж одной из девушек, и мужчина был жизненно необходим для успеха похода. В тот день девчонки умотали вдоль берега собирать ракушки, ребята пошли за водой к дальнему ручью, а я был дежурный по лагерю. Была очередь Маринки готовить обед, поэтому мы остались одни у костра. Мне было неуютно. Мой взгляд, помимо моей воли, залипал на ее тугих ягодицах и практически не прикрытой бикини большой груди.

– Маринка, у меня к тебе просьба, – обратился я к ней.

Румянец вспыхнул на щеках Маринки. Виновато, испугано и сердито она обернулась ко мне:

– Чего тебе?

По ее интонации, по ее взгляду, я сразу понял, что она решила: у меня к ней предложение интимного характера. Еще мне стало понятно, что она одновременно стесняется мне отказать, но и не хочет, чтобы это случилось. Почему она так решила и была так взволнована, мне тогда было совершенно непонятно.

– Я ведь дежурный. Подежурь, пожалуйста, за меня, пока я схожу искупаюсь.