Омут

Шестаков Павел Александрович

— Просто. Сядете в качестве пассажиров.

— А ты? — сразу спросил Бессмертный.

— И мне дело найдется. Ведь сесть просто, взять тоже не так сложно, а вот как уйти?

— Как? Как сели.

— А если встречать будут?

— Повернем к ближайшему берегу и высадимся. Зачем нам в порт идти? — предложил Сажень.

— Да ведь пароход с берега, как на ладони. Неизвестно, кто его увидит.

— Прорубить в дне дырку и конец. А сами на шлюпке уйдем.

Это сказал Бессмертный. Он любил постановочные

эффекты.

— Гибель «Титаника»? — спросил Техник. — Вместе с людьми?

— Вот рыбам корма, — расплылся Полиглот.

— Возражаю, — вмешался Сажень, — гибель людей подорвет политический смысл.

Техник посмотрел на него иронично.

— Я в политике не разбираюсь, но «Титаник», к вашему сведению, тонул почти три часа. Или вы пробьете дыру больше, чем айсберг? За это время сюда весь Черноморский флот соберется. Поэтому слушайте меня. Мой план прост и безопасен. Вы берете деньги, а я встречаю вас в намеченном месте на баркасе. Уходить на шлюпках рискованно. Можно привлечь внимание встречных судов. Да и не спустим мы их сами. А команду и пассажиров следует изолировать в трюме. Понятно?

Они привыкли доверять его замыслам и их практическому воплощению.

— Ну и славно. Наверх вы, товарищи, все по местам!

И про себя добавил: «Последний парад наступает».

— Прошу поднять бокалы. Виват, братья-разбойники. Ля гард мёр э не се ран па, что по-французски означает… А впрочем, зачем вам, что это означает…

Он окинул их холодным прощальным взглядом, ибо был уверен, что «гвардия» умрет, но не сдастся. Никто из «навигаторов» не поднимет рук вверх до последней пули. Бессмертный так привык к своей кличке-фамилии, что иногда, особенно в пьяном виде, всерьез ощущал себя неуязвимым. Полиглот сросся с оружием настолько, что оно само стреляло его руками, а Сажень в экзальтации так входил в образ народного героя, что терял всякое чувство реальности. С другой стороны, ни один из них не мог рассчитывать на снисхождение, даже «идейный» Сажень, после убийства Наума.

«Будет засада, будет бой, будет смерть».

И еще он подумал:

«Пусть это будет моей маленькой услугой нелюбимому мной человечеству».

Он был доволен.

«Корабль продолжает путь, очищаясь от ракушек».

На самом деле корабль уже дал течь.

Впрочем, Шумов сказал бы не «течь», а «пробоину».

* * *

Он докладывал Третьякову не без гордости.

— Прежде всего, Иван Митрофанович, вот документ, исполненный моей рукой.

И Шумов положил на стол лист бумаги.

Если бы рядом лежал другой лист, который в свое время Софи вручила Технику, а тот позже предъявил Волкову, Третьякову в глаза прежде всего бросилось бы полнейшее совпадение изображенного. Но другого листа не было, и Третьяков сказал коротко:

— Поясняй.

—

Это планы подвала и связь его с булочной.

— Подземная?

— Так точно. Вот во дворе канализационный колодец. — Он коснулся пальцем маленького кружка на плане, обозначавшего люк во дворе банка. — Отсюда до булочной меньше тридцати метров.

— Под землей?

— По поверхности. А под землей двенадцать.

— Как так?

Шумов засмеялся.

— А крокодил? От головы до хвоста три аршина, а от хвоста до головы?

— Запомнил?

— Как видите.

— Ну, с крокодилом понятно. А у тебя что за арифметика?

— Полпути тут занимает готовый ход, камнем выложенный коллектор, по которому воду из источника подавали в город до сооружения водопровода.

— Да разве он сохранился?

— Частично — да. И может быть использован.

— Ну, хорошо. Через подкоп в коллектор, оттуда через люк во двор. А дальше-то куда?

Третьяков знал, что двор банка был построен для хозяйственных нужд. Хода в подвалы отсюда не было. Кроме того, он был обнесен высокой оградой и находился под наблюдением охраны.

— Это же не двор, а мышеловка. Какой толк туда пробираться?

— Вообще — да. Но сейчас дело другое.

И Шумов начал в деталях рассказывать, как сейчас, когда в банке заменяют частично водопроводную сеть, можно проникнуть из люка в подвал.

— Я там все излазил. Выпачкался, как трубочист. Так что поверьте, этот Волков им все расчертил правильно.

— Ну а полезет-то кто?

— До самого последнего времени дом принадлежал вдове булочника.

— Значит, старушка полезет. Не надорвется?

Третьяков шутил, потому что чувствовал: Шумов свою работу сделал.

— Нету уже старушки, Иван Митрофанович.

— Преставилась?

— Жива. Дом продала.

— Здорово.

— И как вы думаете, кому?

— Зачем мне думать, раз ты знаешь.

— Молодожены приобрели.

— Неужели они?

— Они самые.

— Муравьев и сестра милосердия?

— Так точно.

— И расписаться успели?

— Все по закону.

— Ничего себе медовый месяц.

— Какой там медовый месяц! Молодожены — ширма. Орудует-то Техник.

— Вот и сомкнулись.

— А может быть, кто кого обманет?

— Выясним. Возьмем, с поличным и выясним.

— Когда?

— После рейса пароходного.

— Это хорошо.

— Одобряешь?

— Прошу меня в этот рейс послать.

Третьяков сказал строго:

— Возражаю.

— Почему?

— Ты тут нужнее.

— На пароходе многое определится.

— Что? Техник туда не полезет, факт. А с остальными одна стрельба. А тут головой думать нужно.

— Я, между прочим, стреляю хорошо.

— Другие не хуже. И наши, и они, кстати, дорогой товарищ.