Омут
Шрифт:
Кто-то выстрелил.
Сажень исчез на минуту, а потом всплыл. На этот раз без признаков жизни…
Софи смотрела в черную яму.
По расчетам Техника, рыть оставалось совсем немного. Почва оказалась мягкой, и работа продвигалась даже быстрее, чем они надеялись. Правда, рыхлая земля грозила обвалом, но Техник все предусмотрел, изготовил и привез деревянные столбики-опоры и доски, из которых легко и быстро складывались крепления, предохраняющие от обвала.
— Каково сооружение? —
В тот последний день с утра он был почти весел, во всяком случае, подчеркивал свое хорошее настроение.
В газетах, было только что напечатано сообщение о ликвидации крупной банды на пароходе «Пролетарий» и перечислялись фамилии убитых бандитов — настоящие фамилии и клички.
— Подумать только, оказывается, Бессмертный — настоящая фамилия! Вот истинный храбрец, он выступал с открытым забралом. А у идейного мстителя по кличке Сажень такая же затрапезная фамилия — Кукушкин. Интересно, слушал ли он кукушку, когда собирался в последний бой?
Софи не отозвалась.
— Молчите? А я, наоборот, взволнован. Морской бой! Это же не шутка. Их схоронили в пучине, привязав к ногам чугунные ядра. Был приспущен андреевский флаг. Гром прощального салюта слился с вечным шумом прибоя. Только кукушка молчала. Ей больше нечего было сказать.
— Перестаньте, пожалуйста, глумиться.
— Разве не смешно?
— Ничуть. Ведь это вы их убили.
— Не без вашего участия.
— Но я не глумлюсь.
«Я тоже. Я только собираюсь поглумиться. Над тобой».
Этого он не сказал вслух, а только подумал и ушел.
А Софи осталась.
Она сидела и смотрела уныло в черную яму, из которой ночь за ночью вынимала сырую, тяжелую землю.
«Неужели я копаю собственную могилу? Неужели этот мерзавец убьет меня и я сгнию здесь? Да, наверно, так и будет… Я заслужила. Я хотела мстить и бороться… Но разве это борьба? Сделка с бандитом. Из-за чего? Ну, пусть мы захватим ценности… Для чего? Чтобы покупать и подкупать? Кого? Подонков? Продажную сволочь? Потому что больше нет людей, которые шли бы с нами по долгу и совести…
А Юрий? Он пошел… Но хватит ли у него сил? Славный, беззащитный мальчик, как и я, он в потемках, в этой же яме, в тупике… И все-таки это единственная светлая личность среди тех, кто меня окружает. Нельзя допустить, чтобы и его убили в черной яме. Я не должна этого допустить!..»
Накануне у Юрия с Татьяной состоялся последний разговор.
Он ждал ее несколько дней у себя, но она не пришла, и он пошел к Пряхиным.
К счастью, никто не мешал им.
— Я должен многое сказать тебе.
— Разве мы мало говорили?
— Мне придется
— Уезжай, если нужно.
— Ты переедешь к маме? — спросил он, зная ответ.
— Нет.
— Я так и думал.
Он сказал холодно, осуждающим тоном.
— Что ты думал? О чем?
— Я слишком хорошо знаю твой характер.
Слезы подступили у нее к глазам.
— Ты ничего не знаешь! Что мне пришлось пережить…
Она знала, что теряет его окончательно, что уже потеряла, но с какой болью рвались последние нитки. С кровью. Ей вдруг нестерпимо захотелось рассказать ему правду. Зачем? Чтобы удержать на краю пропасти, в которую он неумолимо катился, или просто заставить испытать ту же боль, что сама испытывала?.. Не отдавая отчета, она начала:
— Наш ребенок…
Но он схватил ее за руку:
— Довольно об этом. Я не сравниваю твое горе с моим, но и у меня есть предел. Утешься тем, о чем я говорил. Подумай, что бы мы делали сейчас, если бы он был!
— Нам было бы плохо?
— Ужасно! Просто ужасно. Мы были бы рабами, прикованными к галере. Безо всякой надежды спастись, бежать с каторги…
— Куда?
— Куда угодно. Послушай! Ведь все, что советует мама и этот Воздвиженский, полная чушь. Приспособиться? Влачить жалкое существование париев, илотов? Ни за что! Послушай! Это мое последнее слово. Есть возможность получить большие деньги. Большие!
— Да зачем они нам? Лавку заведем?
— Нет! Не лавку. Ты только послушай и пойми! Здесь нечего делать. Это все безумно. Большевистская затея… она безумна!
Юрий так разгорячился, что сам походил на невменяемого.
— Народ так не думает.
— Да, народ поверил, и в этом трагедия. Ее нужно пережить. Если мы будем богаты, мы сможем перебраться за границу. И там переждать. Понимаешь, переждать несколько лет, пока безумие пройдет, пока народ повяжет сумасшедших.
Таня слушала тихо. Мысль сказать о ребенке уже прошла. Ее нельзя было доверить этому человеку с лихорадочным блеском в красивых и неумных глазах.
«Только мой ребенок, только мой…»
— Вы все ничего не понимаете. Даже Максим…
— Я и не хочу больше ничего понимать. К черту политику! Я говорю о деньгах.
— Кто же тебе даст деньги?
Она сказала и тут же пожалела о своем вопросе. Зачем ей это? Никуда бежать она не думала. Она не могла дважды предать своего ребенка.
— Я возьму их сам. Ты только должна поверить.
— Это совместимо с твоими принципами? Убеждениями?
— Я не приемлю этой жизни. Вот главный принцип.
— А совесть? Это чистое дело?
— О какой чистоте можно говорить после семи лет войн!
— Ах, вот что… И ты можешь… способен взять… чужое. Ограбить, может быть, или убить?
— Не смей! Не смей так говорить со мной. Ты истерзала всю мою молодость своими требованиями, претензиями.