Он где-то рядом
Шрифт:
— Нас один мужик на «Москвиче» в медпункт отвез, — подала голос блондинка и покраснела.
— Ладно уж, — великодушно смилостивился я, — главное, что всё хорошо закончилось. А уж теперь-то вы от меня так просто не улизнёте.
— Да мы и не собираемся, — пожала плечами темненькая, — наоборот, я даже жалела, что мы тогда так расстались, и я не могу поблагодарить своего спасителя. Он — твой друг?
— Да, мы живем в одном доме. Правда, я его последнее время не видел — у меня были вступительные экзамены.
— А куда ты поступал?
— В Горный.
— И как?..
— Можете поздравить! Сегодня как раз вывесили списки зачисленных, и я — в числе студентов. Так что вечером мы могли бы это дело где-нибудь отметить. Ну, скажем, в «Шоколаднице»,
— Найдем, — закивали головами девчонки.
— Вот и отлично! В шесть часов вечера возле входа в него и встретимся. Согласны?
— Если ты придешь с другом.
— Окей! Он, правда, тоже сдавал экзамены на факультет журналистики, но, по-моему, вступительные во всех вузах уже закончились, так что я прямо сейчас забегу к нему и договорюсь насчет вечера…
Спросив у подружек их имена и узнав, что светленькую зовут Катей, а тёмненькую Надей, я выскочил на «Краснопресненской» и вприпрыжку понесся по переходу. Я вдруг отчетливо почувствовал, как исчезла куда-то сила земного притяжения и, оттолкнись я от пола посильнее, так, кажется, и взмою под самые своды станции, как один из выскользнувших из детских рук и гоняемых там ветром воздушных шариков…
Войдя в Вовкин подъезд, я поднялся на второй этаж и позвонил в его квартиру. За дверью послышались шаги, замок щелкнул, и я увидел посеревшее и вытянувшееся лицо друга.
— Ну-у, ты тут совсем заучился! — констатировал я, оглядев его тусклую физиономию. — Если ты за одну только вступительную сессию стал зеленей марсианина, то что же этот университет сделает с тобой за пять лет учебы?..
— Ничего он со мной не сделает, — вздохнул он. — Не поступил я.
— Ты? — изумился я. — Ты и не поступил? Что ж это за билет такой тебе попался, что ты не смог на него ответить?
— А-а! — махнул он рукой. — На билет я ответил нормально, профессор уже потянулся было ставить мне отметку, да напоследок возьми и спроси, какое, на мой взгляд, значение для жизни советского общества имели решения ХХIV Съезда КПСС.
— И ты — не ответил?!
— Ответил…
— И че ты ему выдал?
— Сказал, что дерево узнаётся по плодам. В истории, говорю, часто бывает, что про малое «се — великое» молвят, а потом те, кто были первыми, оказываются последними, а кто последними — первыми.
— Ну накрутил… Сказал бы, что для советского народа решения любого из съездов имели только решающее значение. Старичок-то по этим съездам себе две диссертации, небось, защитил, он уже просто не может думать иначе, чем сам в них однажды написал, а ты ему — про первых и последних…
Володька печально покачал головой.
— Ты тоже… Не понимаешь… Я же ему не о конкретном съезде говорил, а о смысле истории! Ведь в том-то и дело, что решающее, как ты говоришь, значение имеет не новизна политических идей того или иного лидера, а достижение гармонии между душой и Богом — с одной стороны, и душой и миром — с другой. Мы должны думать не о том, как выплавить больше всех в мире чугуна и завалить страну вареной колбасой, а о том, как после каждого прожитого дня стать хоть немножечко лучше. Ведь в нас вложены такие души, что могут залить своим сиянием всю планету, а мы вместо этого с каждым годом погружаемся во всё большую темень. Неужели ты об этом не думал? — он с надеждой остановил на мне свой взор, но я медленно покачал головой из стороны в сторону.
— Но о чем же ты тогда думаешь? — спросил он.
— Я думаю, — сказал я, — как поскорее достичь гармонии между нами и ожидающими нас с тобой сегодня в кафе девчонками.
— Какими девчонками? — не понял он.
— Катей и Надей. Помнишь, в начале лета ты спас одну купальщицу на пруду ВДНХ? Это — Надя. Я обещал ей, что приду в шесть часов вечера в «Шоколадницу» вместе
— Как ты мог обещать, не спросив моего мнения? — начал было он, но я ткнул его пальцем в грудь и тем прервал возражения.
— Я зайду за тобой в пять, — сказал я жестко. — И если ты будешь не готов, то ты не просто испортишь мне вечер, но погубишь этим нуждающуюся в тебе живую человеческую душу… Так что — думай. Да не ошибись с ответом, как на экзамене.
— Это нечестный прием, — проворчал Иванов. — Ты меня шантажируешь, играя на моем сострадании к чужой душе… Разве так поступают друзья?
Но я ему ничего не ответил. Я только усмехнулся и пошел вниз по лестнице. Шантаж это или не шантаж, а чтобы мне остаться сегодня наедине с Катей, я просто обязан привести его для её темненькой подружки. Так что, оглянувшись, я помахал ему рукой с лестничной площадки и еще раз напомнил:
— В пять — не забудь.
И через минуту уже был в своем подъезде.
Глава седьмая
«ВСТРЕТИМСЯ В ШЕСТЬ»
Дома известие о моем поступлении было воспринято в общем-то без оваций.
— Ну и слава Богу! — вроде бы о чем-то будничном, спокойно сказала мама, а у самой, как я заметил, словно бы осветилось изнутри тихим светом лицо. — Як-ныбудь вжэ доучим до диплома. А там — и сам начнэш зарабатувать, в начальство выйдэш…
Пользуясь случаем, я выпросил (не без труда выданные мне, потому что мама никак не могла привыкнуть к всё обесценивающимся тысячам) деньги на кафе и, послонявшись в безделье около часа по комнатам, принарядился в купленный мне к выпускному вечеру и с тех пор всего два или три раза надёванный темно-синий английский костюм со сверкающими металлическими пуговицами в два ряда и, разминувшись на лестнице с возвращающимся с работы отцом, вышел на улицу. До пяти оставалось еще минут двадцать и я не спеша побрел по двору, слушая вылетающий из чьего-то окна голос Высоцкого, крик детворы да заливистые дзилилинькания велосипедного звонка на той самой площадке, где когда-то осваивал своего поджарого двухколесного скакуна и я, и где, навернувшись с него несчетно какой раз, я вдруг услышал над собой полный самого искреннего участия и сострадания голос и познакомился с Вовкой. Кто его знает, может быть, потому, что в среде моего обитания не практиковалось проявление жалости к кому-либо, не связанному с тобой узами семейного родства, и я не встречал этого чувства почти ни у кого, кроме мамы и бабушки, Вовкино сочувствие показалось мне обладающим какими-то прямо-таки целительными свойствами. Мы не так-то много времени провели с ним вместе, но и за те недолгие дни и недели, что выпадали нам в периоды его летних приездов в Москву, он успел столько раз избавить меня от какой-нибудь боли, что его было впору заподозрить в некоем наследственном знахарстве. Он откуда-то всегда знал, какой листик нужно приложить к ушибленному месту, как остановить кровотечение из порезанного пальца, чем уменьшить невыносимую зубную боль… Однажды я целое утро пялился на то, как сварщик у нас во дворе варил из металлических труб каркас для качелей, а потом, когда мы с Вовкой пошли в нашу очередную экспедицию по окрестным «травяным джунглям», я вдруг почувствовал, что стремительно слепну. Веки мои распухли и склеились, и малейшая попытка приоткрыть глаза вызывала такую острую боль, от которой сами собой катились непрерывные слезы.
Узнав, в чем дело, Вовка преспокойно зачерпнул прямо из-под своих ног щепотку пыли, поплевал на нее и, размяв в пальцах полученную кашицу, наложил мне ее на глаза. И что удивительно — боль почти тут же прошла, жар и опухоль в веках начали спадать, слезотечение прекратилось, я открыто посмотрел на свет и не почувствовал рези.
Другой раз, когда я пропорол себе ногу, наступив босой ступней на большущий ржавый гвоздь и думая, что теперь у меня наверняка начнется заражение и я все каникулы просижу дома, он, сорвав прямо в метре от дорожки какой-то желтенький цветочек, присыпал его пыльцой мою рану и…