Он где-то рядом
Шрифт:
Игорь Семенович тоже с первого взгляда невзлюбил Иванова и, увидев, что Надя разговаривает с ним, устроил ей шумный нагоняй за то, что она притаскивает на репетиции кого попало. А надо сказать, что я давно уже заметил, что между ним и Надей существует отнюдь не творческая связь. Однажды мне довелось видеть, как Надя выскочила из его кабинета вся раскрасневшаяся, взлохмаченная и в скособоченной кофточке — я даже заикнулся тогда, не случилось ли, мол, чего, но она раздраженно дернула головой и взглянула на меня с такой неприязнью, что я уж и не рад был, что встрял.
— Иди! Иди! Я сама обойдусь!.. — прошипела она, отворачиваясь.
Потом как-то, в глубине того же коридора, я видел, как она пыталась вырвать свою руку из
Не знаю уж, каким образом, но Вовка это всё сразу про него понял, а он сразу же понял, что Вовка это понял, и страшно распсиховался. После того случая, когда Уютин устроил головомойку Наде, Вовка заходил на наши репетиции еще не более двух раз, и каждый раз Уютин, видя его, просто менялся в лице.
— Чего тебе тут надо? — зло хрипел он, увидев его в зале или где-нибудь в стенах «Коммунаровца» еще. — Пока я здесь, тебе тут нечего делать. Понял?! И не смотри на меня своими идиотскими глазами, слышишь, не смотри на меня так, святоша!..
Взгляд у Вовки действительно был, словно рентген, я давно заметил, что под ним чувствуешь себя как бы раздетым, так и кажется, что он видит тебя насквозь, читая самые твои темные мысли и желания…
Но потом Иванов укатил в своё любимое Забайкалье, где дядька устроил его работать помощником зимовщика на трассе Могоча — Чара, и раз в две недели он присылал мне толстые пакеты с впечатлениями от зимней тайги, встреч с заезжающими к ним на ночлег водителями да подлёдного лова рыбы в Олёкме.
Я же ему практически не отвечал. Про свой институт, где меня уже вконец задолбала высшая математика, мне не то, что писать, вспоминать не хотелось, а что касается отношений с Катей, то… Была, была у нас одна незабываемая ночь, когда, проводив ее до дома, я — под предлогом желания согреться (а я тогда и вправду здорово продрог на ноябрьском ветру!) — напросился к ней в гости. Сначала мы пили горячий чай на кухне, потом, обнимаясь на холодном кожаном диване, смотрели какую-то муть по телевизору, а потом Катя сказала, что её родители уехали на несколько дней по мидовским делам в Германию (вот ведь, оказывается, какие шишки!) и, если я хочу, то могу остаться у нее на всю ночь.
Я, само собой, очень хотел, и мы сразу же перешли в её спальню…
О-о-о, что это была за ночь, какая ночь!.. Даже не знаю, как рассказать мне кому-нибудь о том, что произошло между нами в эти безумнейшие и прекраснейшие из всех, прожитых мной до того на земле, часов. И дело тут вовсе не в скромности — какая уж там скромность, если я много раз до этого хвастался в кругу школьных или институтских приятелей своими бывшими (и даже не бывшими) победами, ни в малейшей степени не смущаясь своим неджентльменским поведением? Но того, что было в ту ночь между мною и Катей, я просто не могу пересказать ни устно, ни письменно. Не было у меня еще в жизни такой раскаленной, как магма, ночи, таких обжигающих, как спираль электроплитки, объятий, такого, простите за откровенность, финального аккорда, от которого в голове возникает звон, и ты слышишь где-то под потолком квартиры
Да и некогда мне, честно говоря, было заниматься писанием писем. Большую часть дня забирал институт с его лабораторными да коллоквиумами, а потом, даже после того, как Уютин отчислил меня из числа участников театральной студии, я все равно приходил на каждую репетицию, чтобы полюбоваться на Катю, поболтать с ней в перерыве, а потом проводить ее домой через неприветливый ночной город.
В один из таких мрачных вечеров в самом конце ноября, когда промозглые улицы настолько безлюдны и тоскливы, что любая замаячившая впереди тебя тень представляется не иначе как Джеком Потрошителем или Чикатило, нас на пути от ДК до метро перестрели три подвыпивших парня. Тот факт, что мне сейчас накостыляют, был для меня ясен с той самой минуты, как я увидел впереди себя три колеблющиеся черные тени. Самым лучшим выходом было бы тут же куда-нибудь свернуть и таким образом разминуться с опасностью, но ни одного бокового поворота поблизости не оказалось, а повернуться и уйти назад уже было нельзя, так как те трое нас уже тоже заметили — я видел, как они вдруг расправили плечи, сделались выше ростом, растянулись, перекрывая нам проход, поперек улицы. Будь я один, я бы, конечно, удрал, и фиг бы они меня догнали! Но с Катей мне было не убежать, поэтому я продолжал отчаянно шагать вперед, надеясь только на свои кулаки да на Божию помощь. То, что мне навесят пару фингалов, меня не пугало — для парня моего возраста это было нормальным явлением, даже своего рода украшением, свидетельствующим о некоей небоязни поединка. Но рядом со мной шла красивая девчонка, а от этих пьяных идиотов в последнее время можно ожидать чего угодно…
Сейчас я уже не помню, как именно всё начиналось, какие там гадости они нам сказали и прочее, помню только, что один из них схватил Катю за локоть, а потом во мне включился какой-то автомат. Я сходу врубил кулаком в нос самого опасного, на мой взгляд, верзилу, обеспечив себе таким образом хотя бы пару-тройку минут более-менее равного расклада сил, затем, оттолкнув (задевшего-таки меня по уху) второго, сцепился с тем, что приставал к Кате. Она же тем временем прорвалась сквозь нападавших и, добежав несколько остававшихся нам шагов до перекрестка с большой освещенной улицей, огласила ночную тишину пронзительными криками:
— Помоги-ите! На по-омощь! Спаси-ите-е! А-а-а! — мне даже на какую-то долю секунды показалось, что я опять лежу на теплом песке прудика ВДНХ, а в десяти шагах от меня тонконогая симпатичная блондиночка испуганно зовет кого-нибудь на помощь своей тонущей подруге.
Но я лежал не на песке, а на холодном тротуаре. Биться сразу с троими мне все же было тяжеловато, и я уже второй раз слетел с копыт, еле успевая теперь уворачиваться от ударов ногами. Всё-таки хорошо, что парни были пьяные и все время мазали, а то бы я мог там остаться и навсегда. А так мне все же удалось вскочить с тротуара, и я хорошо вырубил одного из них ударом ботинка по яйцам, поймал другого на хороший прямой в подбородок и толканул третьего так, что тот упал на задницу. К сожалению, в тот самый момент, когда я уже готов был вырваться из круга сражения и рвануть в сторону освещенного перекрестка, где металась взывающая о помощи Катенька, этот пьяный пидор со всего размаха всадил мне в левую ногу лезвие своего выкидного ножика. Машинально хватаясь за раненное место, я наклонился, и этот гад ударил меня ножом еще раз — теперь уже в левую руку, чуть пониже локтя.
— Сука! — вскрикнул я и, отпрянув на шаг назад, ударил его правой ногой куда-то в область груди, но сам в это время покачнулся на своей раненной левой и, уже падая, вдруг почувствовал, как меня подхватывают чьи-то руки.
— Осторожно, — успел предупредить я кого-то за своей спиной, — я, кажется, в крови, — и на некоторое время словно бы выключился.
Восприятие реальности возвратилось ко мне лишь когда мы уже стояли на перекрестке и возле нас притормаживал старенький темно-зеленый «Москвич».