Он любил вас. Девушка из Пантикапея (сборник).
Шрифт:
— Это, конечно, неплохо, — задумчиво сказал Федор. — Но мне еще больше нравится пятый пункт соглашения…
— Да… Это пункт блестящий!.. — Сергей Михайлович задумался, потом процитировал: — «После уничтожения болида прекратить производство ядерных боеголовок и взять оставшиеся ракеты под международный контроль…» И как это они все-таки договорились?..
— Ради такого пункта, — Федор слегка улыбнулся, — стоило бы даже выдумать болид, если бы его не было…
— К сожалению, он не выдуман. — Сергей Михайлович придавил в пепельнице папиросу, побарабанил пальцами по лакированному
Он о чем-то задумался, глядя в окно, а Федор смотрел на него и невольно вспоминал до нелепости обидную судьбу этого человека. Когда-то он тоже был в школе космонавтов. Его готовили к первому полету вокруг Луны. Еще без ведомых ракет просто с кинокамерой. И вдруг его отстранили буквально за три дня до полета. Кто-то как-то случайно обнаружил у него небольшую близорукость. Совсем небольшую. Сергей Михайлович и сам, кажется, не подозревал о ней. Но для врачей этого оказалось достаточно…
Наверно, вот тогда у него и появились эти горькие складки возле рта, которые так старят его. Наверно, тогда у него и появились первые седые волосы на висках.
Сейчас он доктор наук, его теоретические работы обошли весь мир, а вот горькие складки у рта остались на всю жизнь.
— С завтрашнего дня, мальчики, на нас будут работать одиннадцатый и тринадцатый отделы. — Сергей Михайлович снова посмотрел на Федора и улыбнулся. — Задача у них такая: максимально усилить противорадиационную защиту кабины за счет почти всей телетехники и рассчитать маневр, при котором корабль уйдет от взрыва.
— Вы думаете, есть шансы? — спросил Виктор.
— Предложено найти их.
16
Давно уже Федор не смотрел иностранной периодики в читальне. Даже, казалось, совсем забыл про нее. Все Ася да Ася… Но, видно, даже самая сильная и самая счастливая любовь не может убить добрых старых привычек. И вот снова потянуло в читальню. И, не желая проводить этот вечер без Аси, Федор позвал ее с собой.
Сейчас, она сидит рядом, листает американские бюллетени по электронике, но думает, кажется, совсем не о том, что читает. То и дело, как бы невзначай, она касается Федора то локтем, то плечом и часто глядит на него, и иногда утаскивает под стол кисть его руки и там тихонько гладит ее.
А на столе шелестят газеты, кричат жирные заголовки:
«Сенатор Уилкинс спрашивает президента: где гарантии того, что русский космонавт не сбросит ведомые им сотни ракет на территорию Штатов?» «Кто будет русским космонавтом-смертником?» «Сколько может заплатить русское правительство семье погибшего героя-космонавта?» «Сенатор Бар отвечает сенатору Уилкинсу; русского космонавта должны освидетельствовать перед полетом американские психиатры. Только сумасшедший может сделать то, о чем говорит Уилкинс».
«Грандиозная программа спасения космонавта! Русские поставили на службу все силы науки, чтобы дать космонавту шансы спастись».
«В России прекращено строительство
«Запрос лейбориста Доджа в палате общин. Что будет, если русский космонавт промахнется? Хватит ли оставшихся на Земле ракет для осуществления начального предложения России?»
Федор задерживает взгляд на газетной полосе. Едва заметно улыбается.
«Не промахнусь! — думает он. — Ни за что не промахнусь! Дали бы мне увести с Земли все военные ракеты! Чтоб ни одной не осталось!.. Эх, дали бы только!»
Шелестят газетные страницы. Мелькают жирные заголовки. Тихо сидят за столами немногочисленные в этот вечер посетители читальни. Уютный свет настольных ламп ровен, спокоен, но почему-то сейчас именно он вызывает у Федора мысль об иллюзорной устойчивости и прочности всего, что создано человеком.
17
Они идут из читальни пешком. Они долго идут по вечерней Москве. На первый взгляд, она такая же, как обычно; летняя, нарядная вечерняя Москва. Она шуршит по асфальту шинами, шелестит листьями лип, шепчется губами влюбленных, пришедших на вечерние свидания.
Но, если приглядеться повнимательней, она не совсем такая, как обычно, эта вечерняя Москва.
Сквозь громадные витрины видны пустые, ярко освещенные залы промтоварных магазинов. Одинокие продавцы вечерних смен читают книги, смотрят карманные телевизоры или разговаривают, собравшись кучками. Этим продавцам нечего делать. Очень уж мало вещей покупают сейчас люди. Только то, без чего совершенно нельзя обойтись. Никто ничего не покупает впрок. Никто не везет домой новую мебель. Никто не несет в подарок рубашку или отрез на платье. В подарок теперь несут билеты на хороший спектакль или редкий концерт, карточку оплаченного ужина в ресторане, месячный абонемент на новые фильмы.
Даже моды остановились на прошлогоднем уровне. И художники и манекенщицы скучают в пустых Домах моделей.
Кому сейчас до новых мод? Кому сейчас нужны вещи?
Вещи потеряли свою прежнюю ценность…
Только игрушки в цене. Очень много игрушек покупают сейчас! Никто не жалеет денег на то, чтобы доставить детям побольше радости…
Ася смотрит в витрины пустых магазинов и тихо, задумчиво говорит:
— Знаешь, Федя… Папа рассказывал… В начале пятидесятых годов было что-то в этом роде… Все боялись атомной войны. Говорили, что она может начаться в любой день. И старались поменьше покупать. А потом поверили, что войны не будет, и кинулись в магазины…
— Тогда было не совсем так, — замечает Федор. — Тогда было мало вещей. И они были дороги. Поэтому… ну, не так бросалось в глаза, что их не берут… Мне тоже рассказывали.
Они медленно идут по Москве, и держатся за руки, и смотрят на играющие неоновые рекламы. Кому нужны сейчас эти рекламы? Зачем они так яростно играют? По инерции?.. У подъездов многих домов светлеют фанерные доски. На всех на них написана одна и та же фраза:
«Все мужчины этого дома (или этого подъезда) готовы лететь к болиду».