Он, она и Анжелика
Шрифт:
О Господи. Не надо себя обманывать и делать вид, будто тебя привлекают в этом человеке острый ум и воля, когда на самом деле это широкие плечи, бугрящиеся мускулами под рубашкой, узкая талия, крепкие бедра…
О Господи.
— Я пошел. Надо поговорить с людьми.
Гаррет опрокинул кастрюлю над супницей и надел куртку. Потом наклонился к Анжелике, и та крепко обняла его за шею.
Куда подевались суровость и сдержанность? Была лишь любовь — глубокая, искренняя, непосредственная.
И Тони вдруг почувствовала тоску, которую
Тогда, оставшись одна и чувствуя себя никому не нужной, она в поисках спасения с головой окунулась в работу, и до самого последнего времени это неплохо помогало.
И вдруг ее жизнь показалась ей ущербной. Что значат все твои успехи, если тебя никто не любит? Разве любовь — это не самое важное в жизни? Может, даже единственно важное?
Опасные мысли для женщины, которая, можно сказать, дала обет сделать карьеру.
— Тебе грустно? — спросила Анжелика, с шумом втягивая вермишелину.
Тони подняла голову. Наблюдательный, однако, ребенок.
— Да, вспомнилось кое-что не очень приятное.
— А ты подумай о чем-нибудь хорошем, и пройдет.
— Я так и сделаю. Буду думать о том, как мы катались сегодня утром.
— Это было замечательно. — Анжелика согласно кивнула головой и вздохнула. — А завтра пойдем?
— Будем кататься каждый день, пока я не уеду.
— Ты не уедешь.
— Ты же знаешь, что уеду. Через несколько дней.
Анжелика втянула еще одну вермишелину, и Тони вдруг поняла, что будет скучать по девочке.
Тони поднялась и взяла с холодильника пыльный футляр, подула на него и вытащила фотоаппарат. Очень хороший аппарат, раза в два дороже, чем ее. Она повертела его в руках — пленка внутри есть, использован только один кадр.
Она навела объектив на Анжелику и нажала на спуск, послышался легкий щелчок, потом жужжание. Все в порядке. Тони сделала еще несколько снимков, радуясь естественности, с которой девочка держалась перед объективом, и стараясь ухватить переливы света на бревенчатой стене.
— Я уже слишком большая, чтобы спать днем, — объявила Анжелика.
Это был намек. Тони посмотрела на малышку — разрумянилась, глаза слипаются.
— Может, поспишь еще разок? Только сегодня, хорошо?
— Хорошо, только сегодня. — Анджи удовлетворенно потянулась и пошла к своей двери.
Дом погрузился в тишину. Пожалуй, в такой глубокой тишине Тони не доводилось оставаться еще ни разу. Дома всегда что-то шумело: машины за окном, пролетавший самолет, кто-то сигналил, кто-то плескался в бассейне, журчала вода в соседних квартирах, кто-то что-то громко говорил на улице.
Внезапно включившийся холодильник заставил ее испуганно вздрогнуть. Она с сожалением покачала головой и принялась убирать кухню. Надо поискать, нет ли здесь поваренной книги. Даже если и есть, наверняка припрятана. Хотя вряд ли. Тони проверила шкафы. Там было множество банок
— Пойдем сходим в магазин, — сказала она Анджи, когда та появилась в кухне, протирая кулачками заспанные глаза. Под мышкой у нее был плюшевый медведь.
— В магазин? Я люблю туда ходить! — встрепенулась кроха.
Пока они шли до магазина, мимо проехала только одна машина. Снег блестел и переливался под лучами послеполуденного солнца. Вокруг белели горы, исчерченные серыми тенями, их вершины, казалось, уходили в самое небо.
И здесь царила та же благоговейная тишина. Сквозь кроны высоких деревьев, стоявших по обе стороны дороги, пробивались лучи света. Как в соборе, подумалось Тони, в гигантском соборе под открытым небом. Такая же тишина. Такая же благость.
В тесном пыльном магазине попахивало плесенью. Продавец, которому можно было дать лет сто, молча всматривался в Тони сквозь толстые стекла очков. Увидев Анджи, он с непроницаемым лицом вручил ей круглый леденец.
Заглянув в набросанный наспех список, Тони двинулась вдоль витрины с полуфабрикатами и замороженными продуктами. Ничего из того, что ей было нужно, не наблюдалось. Были почерневшие бананы, но что с ними делать? Тони взяла две луковицы, смутно припоминая, что мать что-то такое делала с луком и говядиной. Потом бросила в пакет несколько не внушавших доверия картофелин. В маленькой холодильной камере не было ничего похожего на ростбиф, пришлось обойтись синюшной замороженной курицей, как будто случайно затерявшейся среди пакетов с колотым льдом. Надежда на то, что обнаружится какой-нибудь замороженный пирог, тоже быстро развеялась — кроме эскимо, там ничего не было.
Тони прошла туда и обратно вдоль витрин, добавила к своим припасам банку соуса и банку креветок для солидности.
— Значит, это будут не хот-доги? — разочарованно спросила Анджи, заглядывая в корзину. — Здесь нет ничего такого, что я люблю.
— Вот приготовлю, тогда и будешь говорить.
Было видно, что Анджи, которая с озабоченным видом пыталась отлепить приставший к зубам леденец, это не убедило.
— Хот-доги будут завтра на обед, — сказала Тони.
— Ой, как хорошо! Только с булочкой. Дядя все время забывает булочки, и приходится есть жареные сосиски с хлебом. Он говорит, это еда уличных мальчишек, но я ведь не мальчишка, правда? А вот это мы тоже любим, мы их жарим.
Анджела достала кулек с колбасками. Тони положила его в корзину, с содроганием подумав, что это не самая подходящая еда для детей.
Ничего, сегодня они узнают, что такое настоящий домашний ужин.
Захватив еще зубную щетку и пыльную коробочку туши для ресниц, Тони подошла к прилавку. Тут ей попалось на глаза объявление о проявке фотопленок.
— Какой у вас срок проявки?
— Получите на следующий день.
— Правда?
— А как вы думаете, где мы находимся? В Хиксвиле, что ли?