Он сделал все, что мог
Шрифт:
В комнате Фишер был не один, за столом сидел узколицый с прилизанными белыми волосами обер-лейтенант СС. Ну вот, кажется, и «отцвели хризантемы в саду», подумал Роман, однако довольно четко доложил о своем прибытии…
Нет, оказалось, что еще не отцвели. Фишер представил ему обер-лейтенанта, сказал, что Роман будет некоторое время с ним «работайт» в лагере военнопленных, выполнять поставленную перед ним задачу и заодно поможет обер-лейтенанту навести в лагере порядок.
— В чем именно будет заключаться моя задача по наведению порядка в лагере?
— Подробный инструкция получите на месте.
— Когда прикажете
— Сегодня.
— Разрешите быть свободным?
— Айн момент. У меня вам сюрприз. — Фишер поднял со стола конверт. — У вас, когда письмо… как это, как это… танцевайт?
— Письмо?.. Мне? От кого? — спросил Роман, но сам уже подумал: неужели от Ольги?
— От вашей фрау. Так что все корошо. Ну, танцевайт?
— Господин майор, не мучьте меня, у меня дрожат ноги. Я же от нее уже два года ничего не получаю.
— Ну хоть спасибо сказаль, господин Козорог.
— Премного благодарен, мой шеф!
— Получайте. Прочиталь — и пришел. Мы еще не все поговориль.
Сперва Роман держал письмо в руке, затем спрятал его в карман, но тут же опять достал и, выйдя из штаба, там только взглянул на конверт: «Козорогу Роману Марковичу», почерк, вроде, и в самом деле Олин, и он снова тут же засунул письмо в карман. Что, что она может ему написать?.. Заглянул зачем-то в казарму, на минуту присел на свою койку, обхватив голову руками… Опять вышел во двор, забрался в кусты сирени и осторожно, как бы боясь обжечься, извлек из кармана конверт. Видно было, что его уже распечатывали: на бумаге остались мазки клея. Вскрыл.
Письмо было коротким, всего несколько строк.
«Здравствуй, Роман (вздрогнул, как бы услышав напевный голос Ольги, и в то же время ощутил каким леденящим холодом дохнуло от этого «Роман»). Спасибо, что ты все же написал. Но я уже и до этого знала, что ты жив-здоров, что ты неплохо устроился, мне сказали. Молодец. О нас не волнуйся, все хорошо, вот только как людям в глаза… Ничего, и к этому можно привыкнуть. Ваня тоже пока здоровенький, тебя он почти не помнит, и я ему про тебя ничего пока не скажу — мало ли что может случиться? Найдешь время — пиши. Целую, Ольга».
Поняла ли она хоть что-нибудь… Ничего не поняла и не должна была понять, а вот он ее понял: «…ты хорошо устроился, молодец… вот только как людям в глаза… ему про тебя пока ничего не скажу…» Чужие, вымученные слова. И это казенное «Ольга»…Оля, Оленька, прости, что я покрыл тебя таким позором, придет время — все узнаешь, все поймешь: так надо. Роман зажмурился, и сразу же зримо привиделась Ольга: маленькая, полненькая, всегда улыбчивая, с ямочкой на одной щеке и задиристо вздернутым носиком, за который он еще в ранней молодости прозвал «Кнопкой», и каждый раз, прежде чем что-либо сказать ей, дурашливо трогал пальцем носик и спрашивал: «Сударыня, к вам можно?». И теплая волна ушедшего окатила Романа, почувствовал, как затуманились его глаза. Оля, Оленька, Ольга Тимофеевна, крепись, такой тяжкий крест положила на нас война.
Нарастающий рокот заставил Романа поднять голову. В смеркающееся небо, набирая высоту, — аэродром, видимо, был вблизи, — подымались тяжелые «Юнкерсы», звено за звеном. Много, целая армада. И шли они не прямо на восток, как это было прежде, а на юго-запад. Роман мысленно прочертил направление, похоже, на Курск, туда, где немцы сейчас «выравнивают линию фронта», и где, вероятно, горит у них
Роман поднялся, протер насухо глаза, поправил обмундирование и пошел к Фишеру.
— Ну что писаль ваша фрау? — встретил его вопросом Фишер.
— Все в порядке, мой шеф. Правда, письмо какое-то не особенно. Баба есть баба, обиделась, наверно: я где-то тут и ни разу не заглянул к ней. — Роман вспомнил, что письмо распечатывалось, читалось и его тон, скрытый смысл мог вызвать подозрение.
…Много позже будет установлено, что примерно в то же время, когда Роман Маркович Козорог, обрадованный тем, что наконец-то надежно налажена связь с Большой землей и все пока что складывается благополучно, что теперь-то он сможет гораздо больше принести пользы Отечеству, примерно в это же время Никон Покрышка случайно повстречал на базарчике Ольгу Тимофеевну Козорог. Сперва справился, что слышно о Романе Марковиче, на что она ответила, что ничего о нем не знает с осени сорок первого года, а он, засмеявшись, сказал, что ему больше повезло, виделся с ним зимой сорок второго года «при очень интересных обстоятельствах», что стало потом известно со слов свидетеля, тоже полицая, Блаженного. Блаженный и Бескоровайный присутствовали при встрече Ольги Тимофеевны с Покрышкой. Дня через три Ольга Тимофеевна и ее шестилетний сын Ваня были схвачены, увезены куда-то, и их больше никто не видел.
Хотя они и попрощались, однако на следующий день еще раз встретились. Двое из «лагеря» сбежало, была проведена облава в городе, в лесу и ближних деревнях. Роман Козорог проводил облаву в Шибаево и, пользуясь случаем, заскочил к Ирине. Она была какая-то крайне подавленная.
— Ты что, Ира, совсем вроде расклеилась?
— Да так. — И вдруг, похоже, на что-то решилась, от чего лоб ее побледнел, а на щеках выступил румянец, смущенно спросила: — Роман, ты женат?
— Женат. А что? — Подумал: «Неужели она тоже что-то узнала о моей семье?»
— А я еще даже не любила по-настоящему.
— Налюбишься еще, Ира. Тебе сколько?
— Скоро двадцать три.
— Ну вот, только двадцать три. Мне уже почти тридцать три, а я еще…
— Не понял ты меня, Роман, — Она отошла к кровати, присела. — Роман, ты помнишь Таню?.. Ее еще тут испаскудили, потом она выбросилась из вагона на ходу и… — И, заливаясь краской, она решительно сорвала с кровати покрывало. — Я им ничего не отдам. И честь мою… Не думай, Роман, я к тебе ничего.
Роман все понял. И одновременно и восхитился ею, и до пекучей боли стало жаль ее. На что решилась! На какое-то мгновение он даже растерялся, затем сказал:
— Успокойся, Ира, успокойся. Что это сегодня с тобой?
Она заплакала, заплакала навзрыд, закрыв лицо руками.
— Успокойся. Тебе надо уходить, Ира. Я тебе уже говорил.
— Уходить?.. А как же ты? Я для тебя больше не нужна?
— Ира, уйти — это сейчас самое важное. И не только для тебя.
Она поднялась с кровати, накинула покрывало, поправила растрепавшиеся волосы и сказала:
— Прости, Роман. Я буду ждать тебя, Роман. Я обязана ждать. Удачи тебе, Роман. — Это была опять та же Ирина, какую он знал вот уже несколько месяцев.