Он увидел

Бархоленко Алла Федоровна

Но Санька не села, а только ниже опустила голову.

— Ну? Чего же ты, деваха? — спросил Самсонов.

— В район надо, — тихо сказала Санька. — Здесь нету.

— Чего нету? — не понял Григорьев.

Самсонов остановил:

— Тише, Григорьев, тише…

— Сорок километров?.. В этот город?.. А дорогу вы видели?

— Подождите, ребята, тут как-то не так, — сказал Самсонов.

— Да так, все так! — крикнул Григорьев. — Именно так! В тот город и по той дороге! По которой машины вереницей туда, вереницей

сюда, по которой от пыли в метре ничего не видать! Все так!

— Подождите, Григорьев…

— Нас или собьют, или сами вывалим! Да что же это, что, что? — колотил Григорьев по креслу Самсонова сжатыми кулаками. — Почему с человеком нужно так?..

— Послушайте, Григорьев, это же недолго — кладбище отвести. Земли вон сколько. Пойти в управление и попросить.

— Попросить? — шепотом кричал Григорьев. — Кладбище просить?

— Да была я вчера, — сказала Санька. — В стройуправление ходила, разговаривала.

— Ну?.. — заорал Григорьев.

— Ну, и вот, — ответила Санька.

Григорьев толчком откинул переднее сиденье, ринулся из машины.

— Где?.. — бешено спросил он у Саньки.

— Через два дома, — показала та.

— Суббота же, — напомнил Самсонов.

— А у нас сегодня работают, — сказала Санька. — Для помощи всемирным детям.

Григорьев какими-то длинными прыжками ринулся к зданию.

В стройуправлении, перепугавшись перекошенного григорьевского лица, его сразу отвели к работнику, занимавшемуся бытовым сектором и в данный момент пребывавшему за своим столом на перерыве.

— Илья Ильич, к вам…

— Я что — не человек? — спросил Илья Ильич. — У меня что — не обед?

— Илья Ильич, тут в виде исключения.

В комнате было три стола, два по одной стене и один отдельно, лицом к посетителю, у другой. За отдельным и сидел Илья Ильич, неопределенного возраста, с покатыми и полными, как у женщины, плечами, в сетчатой белой тенниске и квадратных очках.

— Слушаю вас, — в виде исключения сказал Илья Ильич.

— Мне надо похоронить, — сказал Григорьев, испытывая брезгливость к голым рукам Ильи Ильича, покойно лежавшим поверх многочисленных бумаг.

— Ах, вот о чем, — чуть отстранился Илья Ильич. — В чем же дело? Хороните.

— Где? — спросил Григорьев, глядя в искаженно-выпуклые за стеклами, как бы бессмысленные глаза.

Илья Ильич приподнял полные руки, отлепил приставшие к ним листы ведомостей, передвинул руки на другие листы и вежливо ответил:

— Там, где предписано.

— Предписано на кладбище, — с трудом проталкивая слова сквозь душившую его животную, неуправляемую ярость, проговорил Григорьев. — Так что позвольте узнать, где находится у вас предписанное кладбище.

— А нам здесь кладбище ни к чему, товарищ, — ответил Илья Ильич. — У нас здесь стройка, и люди у нас приехали строить, а не умирать. Если бы произошел героический случай, мы бы, разумеется, позаботились.

Но открывать кладбище вашим позорным происшествием мы не имеем права.

— Вы бы хоть машину дали, — сказал Григорьев, стараясь не понимать, что ему говорится.

— А у нас машины делом заняты, товарищ, — ответил Илья Ильич, осторожно отлепляя от руки очередную ведомость. — У нас машины грунт возят…

Тут как-то само собой получилось, что Григорьев приподнял край стола и опрокинул на сетчато-теннисный бытовой сектор, но сектор, как резиновый, выскользнул и вместе со стулом и прилипшей к руке ведомостью отъехал на середину комнаты. Григорьев разъяренно прыгнул и дернул из-под бытового сектора стул, но сектор и тут остался на высоте положения, а Григорьев оказался со стулом, который он, чтобы не убивать человека, хряпнул о поваленный стол, после чего в его руке осталась только спинка, с конторой он и выскочил из комнаты, запоздало услышав, как визжат девицы у других столов.

И боком, неся на отлете спинку стула, готовый крушить направо и налево, пронесся Григорьев по коридору управления, и те, кому случилось в этот миг оказаться на его пути, вскрикивали и втискивались в ближайшие двери, которые он слепо пробегал, не слыша нарастающего позади возмущенного гвалта.

Он выскочил на улицу, солнце ударило ему в глаза яро и пустынно, подплыл темный «Запорожец» с сияющим белым гробом на багажной решетке. Григорьев ослепленно отвернулся, взгляд его упал на прекрасную вывеску строительного управления, он подскочил к ней и принялся крушить ее спинкой стула, сжав рот и мыча, а вывеска никак не билась и все оставалась целой, даже не треснула.

— Григорьев, Григорьев!.. — подбежал сзади и ухватил его поперек Самсонов. — Не сатанейте этак, Григорьев…

Он выпустил покалеченную спинку, поддался крепким рукам Самсонова и, не видя и шатаясь, побрел к «Запорожцу». Позади высыпали из здания негодующие и требующие милицию служащие, но, увидев водруженный на машину гроб, примолкли и стали зрителями.

Самсонов открыл дверцу, подтолкнул Григорьева к креслу, а сам потрогал гроб — крепко ли стоит. От его движения слетели и тут же сели обратно толстые мухи. С заднего сиденья, вжавшись в самый угол, испуганно и печально смотрела Санька.

— Куда теперь? — грузно опустившись за руль, спросил Самсонов.

Григорьев сжал руками голову и раскачивал ее из стороны в сторону, будто решил выдернуть, будто она совсем мешала ему.

— Куда-нибудь, — сказал он. — Куда-нибудь.

— Не довезем до города. Жара… — угрюмо уронил Самсонов.

Григорьев повернулся к нему и, дотрагиваясь до его руки на руле, стал говорить торопливо и сдавленно:

— Самсонов, голубчик!.. Виноват я. Вы из-за меня ввязались, простите ради бога! Но сделайте еще: достаньте у них, — Григорьев кивнул в сторону котловины, — достаньте две лопаты…