Она и кошки
Шрифт:
— Он умный, добрый и любит ее, хотя и понимает, что без взаимности. Да-да, будь уверена, он не обольщается. Знает, что получает что-то необходимое для себя. Он знает, что она способна и влюбить в себя кого-нибудь от скуки, и даже изменить, если окажется не в силах противостоять этому сильному чувству, ведь она слишком ленива… Все это Энрико понимает, но мирится, потому что не хочет ее терять.
— Но это же подло! — выпалила Тони. — Отвратительно!
— Не будь слишком строгой. Они по-настоящему связаны друг с другом.
— А
— Ну разумеется. Она влюбила его в себя, как кошка, которой неймется. А потом надоело, только и всего.
— Но он же ребенок! В десять раз моложе своих лет, точно так же как Лавиния в десять раз старше своих. Да ладно, что без толку языком чесать! Неужели ты допускаешь, что позволено за свои грехи отыгрываться на чужой шкуре… Только не говори, что она не заметила страданий Маттео…
— Конечно, заметила. В том-то и штука. Она нарочно подарила ему и то, и другое. Только любовь он познал едва-едва, всего лишь пригубил, а страдания испил полной мерой. А она… какое ей дело до этого, что какой-то там молокосос по ней убивается? Слезы солоны только для того, кто плачет.
Тони резко оборвала спор. Пускай Джиджи и дальше считает ее чуткой и милосердной, не надо ему показывать, какой нетерпимой, язвительной она может быть. А Джиджи вдруг заметил горестную складку у ее рта, ссутулившуюся спину, даже загар вроде бы как-то поблек. Его-то кожа все еще отливала бронзой после стольких дней, проведенных с ребятами на лодке. Чувствуя себя виноватым, он вспомнил, как Тони часто отказывалась от прогулок, чтобы успеть приготовить на всех, как в последние десять дней, почти не вставая, сидела за машинкой, хотя знал, что она любит поваляться на берегу.
Лето подходит к концу, скоро сентябрь, надо же как-то использовать последние деньки. Джиджи схватил ее за руку.
— Сегодня никакой работы: полный отдых, только море. А вечером придумаем что-нибудь.
— Может, и Тоску с собой возьмем, а?
Это снова она, его женщина, которой так мало надо, чтобы вернуть утраченный было вкус к жизни.
Целый день они жарились на пляже и наслаждались ласковым морем. А на закате зашли за Тоской, которая уже ждала их, вся разодетая. Джиджи заказал по телефону три места в концертном зале собора в Черво.
Дорога оказалась почти пустой, и приехали они еще засветло. Черво — их любимый дивный уголок Лигурии, а Тоска его ни разу не видела и, конечно, с замиранием сердца смотрела на горы, круто уходящие в голубую высь, на серебристые оливковые рощи, на узенькие средневековые улочки, перекрестки с резными арками и небольшую площадь, запертую, как жемчужина в раковине, домами и церковью, чуть окрашенной в розовато-зеленоватый цвет сумерек. Тоска все время ахала от восхищения.
— Был бы здесь Марио!
Они вошли в собор, Джиджи рассказывал историю его постройки. Места их были в партере, огороженном расписным каменным парапетом. Тоска на секунду
— Настраиваюсь на музыку, — сказала она, хотя они и так все поняли, видя порозовевшее от восторга лицо. — Вот это место — тоже музыка… А собор… он как будто огромный подарок. Впрочем, почему как будто? Так оно и есть, раз он построен на деньги, пожертвованные ловцами кораллов.
Тони сидела на парапете и молча курила. Воздух благоухал ароматами цветов, свешивающихся с каждого балкона. Тони была рада, что снова сумела доставить удовольствие Тоске, правда, боялась, что потом она разочаруется: в программе была музыка, которую Тоска вряд ли понимала.
Римский квартет играл Бетховена, потом Малера и, наконец, Шумана.
В антракте Тоска спокойно сказала:
— Первую вещь я совсем не поняла. Может, она и красивая, но вокруг красота такая — и море, и луна, и такой ласковый ветерок, — что я никак не могла сосредоточиться на музыке… Слишком много всего. Хоть убейте — ни одной ноты не вспомню. Зато потом… хорошо бы иметь пластинку с этим «Штатс-квартетом»… не запомнила я композитора, но если рай есть, то ангелы должны играть такую музыку.
Во втором отделении Тоска слушала Шумана уже очень внимательно, сосредоточенно: эту музыку нельзя было пропеть, но от нее внутри оставалась какая-то щемящая грусть. Когда они уже шли к машине (Джиджи оставил ее поблизости, в оливковой роще), Тоска сказала:
— Я бы купила все три произведения. Даже этого беднягу Бетховена, хотя я его и не оценила. Но все-таки не представляю, как можно выучить такую мелодию, я бы ни за что ее не сыграла. Вернее, она звучит в мозгу, как стихи, заученные в детстве, но повторить ни за что не получается… Господи, какая же я дура, болтаю о том, чего не знаю! — добавила она смущенно.
Они поехали в ресторан на берегу моря, и Тоска вновь с наслаждением поела, предоставив друзьям вести беседу. Но в какой-то миг вдруг сникла: видно, подумала о том, как одиноко ей будет после их отъезда, догадался Джиджи.
И впрямь она поинтересовалась, когда подали кофе:
— Вы когда уезжаете? — Но не стала дожидаться ответа, а как бы подытожила свои невеселые размышления: — Конечно, всего этого — музыки, ужинов, разговоров — мне будет не хватать, но зато и вспомнить есть что.
У Тони язык словно присох к гортани, она только беспомощно посмотрела на Джиджи.
— Разве не лучше что-то иметь и потом потерять, чем не иметь ничего? — вновь заговорила Тоска.
— Браво, синьора! — Джиджи пожал лежавшую на скатерти полную белую руку с изящным обручальным кольцом на безымянном пальце. — Вы, как всегда, попали в точку. А знаете, что до вас это уже сказал один английский поэт? «Лучше любить и потерять, чем не любить никогда».
Тоска смотрела вдаль, туда, где темноту моря прорезали редкие огоньки.