Она того стоит

Муромцев Илья

Всех первокурсников отвели в римскую аудиторию для организационной лекции. Отделка помещений – из поздних 80-х годов. После очередного напутствия студенты разбрелись по аудиториям.

В моей группе из 21 человека было 19 медалистов разной пробы. Непрошедшие собеседование смогли поступить на общих основаниях. Среди одногруппников – всего четыре парня, включая меня. Роман – интеллигентный, вдумчивый человек в больших очках, с хвостиком на голове. Артем – мастер бальных танцев с подозрительной интонацией в голосе. Его выбрали старостой. Наконец, надменный Спесюк – рослый, крепкий парень азиатской внешности, бубнивший себе под нос. При таком мужском составе группы появление конкуренции за девушек казалось маловероятным. По крайней мере я высоко оценивал свои шансы на покорение сокурсниц.

На второй день учебы я сидел рядом со стройной блондинкой. Решил познакомиться – сказал, что у нее красивый почерк. Мы немного поговорили. Я попросил ее номер телефона. Она набрала его на своем экране. Я не успел переписать – экран погас. Я нажал кнопку ее аксессуара, но меню набора исчезло. Я снова попросил показать мне номер. Девушка косо посмотрела в мою сторону. Я позвонил ей вечером, предложив погулять по набережной. Она ответила, что это далеко от ее дома – назвала улицу, где жила. Я спросил, в каком это районе. Когда она узнала, что я неместный,

сразу потеряла интерес к общению.

На теории государства и права преподаватель велел разделиться на группы по четыре человека. Девушки быстро создали альянсы. Активная О. попросилась к парням. Таким образом, я остался один. Увидев мою неприкаянность, она сказала, что меня надо взять к ним. Взгляд Спесюка, казалось, говорил: не иначе как пятым колесом в телегу. Раньше я замечал в О. лишь стройную фигуру и неестественное желание нравиться всем. Она влезала в разговоры одногруппников, часто задавала вопросы преподавателям.

У нее были большие голубые глаза, излучающие энергию, волевые скулы и блестящие светло-русые волосы. Тонкая верхняя губа при улыбке оголяла ровный ряд зубов. Передние два зуба образовывали будто стрелку, направленную к языку. Когда кончик языка касался края этой линии, хотелось, чтобы О. продолжала говорить, повторяя такое движение. Эту особенность ее улыбки я назвал крыльями бабочки.

В перерыве коллективной работы она потянулась к моему галстуку и аккуратно поправила его. Я не был избалован вниманием девушек – посчитал, что нравлюсь ей. А когда она предложила пообедать вместе, я решил, что у нас завязываются отношения.

Я пригласил О. в океанариум, где она с интересом разглядывала разных рыб. По прошествии часа начала торопиться, попросила проводить ее до остановки.

В комнате О. делала мне макияж шутки ради. «Какой красивой девушкой ты мог бы быть!» – смеясь говорила она и кидала в меня мягкую игрушку, чтобы я на камеру заговорил жеманным голосом. С ней было весело.

На собрании проживающих в общежитии она вызвалась танцевать на осеннем балу. Я последовал ее примеру, чтобы быть с ней в паре. Теперь она сидела со мной на всех лекциях.

По вечерам мы ходили на уроки танцев, которые нам организовал Артем с танцовщицей со второго курса. Показывая движение, она дотронулась до меня своими крепкими теплыми ладонями и попросила положить ей руки на талию. Я застеснялся и покраснел. О. не была такой пластичной и по-женски мягкой. Ее руки с тонкими длинными пальцами были холодными.

На третью репетицию О. сильно опаздывала. Прошел час, а она не брала трубку. Наконец написала, что подъезжает. Я вышел из общежития, чтобы встретить ее. Высокий плечистый парень целовал ее взасос. Я подошел поближе. «Насосалась?» – с укором спросил я. Они замерли от моей наглости. Я развернулся и ушел.

В павильоне я взял бутылку вина, спрятал под куртку, чтобы не увидели охранники, и пошел к себе в комнату.

Ж. был не один. Узкотелая девочка с мальчишеским лицом и широким ртом стала часто наведываться к нему. Пытаясь казаться до безумия креативной, она говорила, что пишет стихи, песни, рисует и делает много чего еще. Даже принесла нам как-то почитать свои дневниковые записи.

От ревности и злости я пил вино прямо из горла. И смотрел в окно, представляя, как О. где-то гуляет со своим ухажером. Своим поведением я смущал гостью. Она сказала, что мое позерство излишне – пить вино можно из кружки. Я не обращал внимания.

На парах я отсел от О. и не здоровался с ней. Понемногу писал начатую в первых числах сентября поэму. Через несколько дней я встретил О. у лифта. Она предложила помириться, ведь не будем же мы все пять лет друг друга игнорировать. Это был разумный довод. Когда я согласился, она сразу потребовала извинений за мое поведение. Я признал, что был на эмоциях, поскольку не знал о ее бойфренде. Сказал, что принял ее симпатию ко мне за нечто большее. О. ответила – со мной она только дружит.

Она познакомилась с Владом на вступительных экзаменах, когда не смогла пройти собеседование как серебряная медалистка. Он сидел с ней рядом в аудитории и вызвался помочь с английским – последним вступительным испытанием. Ей, девушке из области, очень льстило внимание мужественного парня из большого города. После пар она ездила к Владу домой. На танцы она опоздала, так как застряла в пробках на выезде из его района. Я спросил, будем ли мы с ней танцевать на Осеннем балу. После случившегося это исключено, сказала она. Влад не одобрит этой затеи.

Бесконечные трудности в поиске пары опять погрузили меня в меланхолию. Однако эти эмоции дали мне импульс завершить мое самое длинное произведение в стихах.

Волк-одиночка

Волк, да еще одиночка. Героя порокиС ходу воспели начальные строки.Однако не стоит так сразу решать,Правду всю постараюсь сказать.Во-первых, это не сказка про говорящих животных,Про царевну-лягушку и тварей болотных,Это притча о жизни прискорбной,Одинокой, дерзкой, голодной.Холодной она во всех смыслах была.Пусто в желудке и мало тепла.Стаей его обделила судьба,Боль и обида в его сердце жила.Долго волк бродил с горем своим,Давно для других стал он чужим.Под пристальным взглядом черных воронКрики их слышал с разных сторон.Мокрая морда, большие клыки,В шрамах остались ушей уголки.Его грубые грязные лапыС болью прошли отчужденья этапы.Первый был вовсе не сложен,Но фундамент оказался заложен.Многие сильные волки из стаиДушевные слабости в нем замечалиВ отношении дичи, которую жрали.Не терпел он, когда жертвы визжали,А волки вокруг от счастья пищали.Долго они его понять не моглиИ потому волчонка оставили и просто ушли.Детеныш протяжно скулил и страдал,Но вскоре смирился и перестал.Переломный момент в его жизни настал,Второе рождение он испытал.Волчонок сделался волком,Стал цельным, а не от стаи обломком,Сам

через силу стал убивать,Чтобы страшный голод свой утолять.Душевные раны быстрей зарастали,В матерого зверя его превращали.Жизни лета никого не щадили,Кому-то радость и прелесть дарили,А кого-то оставляли ни с чем,И не всегда лишь только затем,Чтобы истинный смысл в этом найти,Все же в русло дважды одно не войти.И негласно сам выбираешь судьбуБез права протеста себе самому.В гуще деревьев, под покровом небесИз раза в раз волочил волк свой крест.Безразличье жило в нем до всего.За исключением лишь одного.Давно уже в этих лесахБлуждающий конь медленно чах.Как он здесь оказался и почему,Известно было ему одному.Но волк не трогал его,Видел в нем себя самого.В черных хищных глазахОтражался конь в душевных чертах:Он белый, высокий и быстрый,Сильный, породистый, чистыйОт грязной грубой жизни лесной.Случайно ступил он в нее грациозной ногой.Волк это чувствовал и вспоминал,Каким же сам прежде бывал.Но различие было лишь в том,Что волк привык к одинокой жизни потом,А благородный скакун обречен,Ибо в мех густой не облачен.Морозной зимы не пережить было ему.Из дебрей выход коню не найти самому.Скудные дни приближали зиму,Тем самым решая чью-то судьбу.Осенние капли хмурого небаПовисли на зернах несжатого хлеба.Прикосновения мокрого ветраКолыхали ветви высокого кедра.Набухшие кроны деревьев столетнихЗапах дарили ароматов бессмертных.Все в эту пору ярче и холоднее,Дни короче, а ночи длиннее.Казалось, что все как всегда,Но волку было жалко коня.Хищник знал, где люди тут жилиИ сколько собратьев его там убили.Если конь человека найдет,То теплый уютный дом обретет.Но как волку заставить коняБеспрекословно слушать себя?Ведь животные говорить не умеютИ кони рык волчий не разумеют.Шкурой рискуя, осталось одно —Гнать скакуна до селенья того.Шелест листьев, веточек хруст,Страшно в лесу онемения чувств.Серая шерсть замелькала во тьме,Волк, пасть приоткрыв, подходит к воде.Медленно, но жадно речку зубами хватая,Последнюю жажду свою утоляет.Он замер и быстро к ручью побежал,Конь, увидев, от него поскакал.Волк, горловые связки свои напрягая,Издавал жуткие звуки, его догоняя.А тот то туда, то сюда убегал,Не зная, что хищный зверь ему помогал.Кустарники волку царапали морду,Тучи над лесом влекли непогоду.Волк не ушел от сородичей прежней судьбы,Их призраков остро ощущал он следы.Раскатистый выстрел – и кусочек металлаВ волка попал, и с ним смерть заиграла.Конь не видел того,Убегая быстрее себя самого,Но люди коня усмирили,В хлев завели и накормили.А раненый волк в поле шел,Так и места своего не обрел,В обществе чьем-то не хотел умирать,И в последний раз решил увидатьТо бирюзовое небо с далекими тучами,Ели родные с ветвями колючими.Небо заныло, созерцая несправедливость,Волчье сердце реже все билось.Слезы неба по серой шерсти стекали,Волка лапы уже не держали.Упал он на грязное поле,Уже совсем не чувствуя боли.Но образ в глазах белой гривы,Шаг грациозный, свободы душевной мотивыВ каждом движенье были ретивы.Вздрогнул волк, стертые лапы свои поднимая,Сладостный воздух в грудь набирая,Умер отшельник, все понимая,Шкурой его спасена жизнь другая.Многие думают, волк загрыз бы коня,И вовсе не будут слушать меня,Что уберег его тот от суровой зимы,И смерть не грозила ему от «зубастой чумы».И все же так в жизни бывает,Когда кто-то о себе забывает,Сам умирает, но другого спасает…

Ж. оценил, но подкалывал меня, замечая претенциозность моего произведения. «Волк-одиночка, пьяная дочка, сиська в сорочке», – дразнящим голосом говорил он.

Мы с ним тогда дурачились, как могли. Я исполнял народные танцы под его заводящие хлопки, а потом кланялся в пол. «Молодец-ка, попляши и себя-то покажи», – задорно повторял он. Это скоморошное прозвище, Молодец, быстро стало моим вторым именем.

По вечерам мы смотрели ситком про Гену Букина, который в точности повторял американский оригинал, который я любил в шестом классе. При этом на всю комнату стоял запах моего традиционного блюда – печеной в микроволновке картошечки с майонезом.