One for My Baby, или За мою любимую
Шрифт:
Мы стоим с Йуми напротив друг друга, и я понимаю, что начинаю нервничать. Затем говорю:
— У меня ничего нет.
— Это неправда, — возражает она. — У тебя доброе сердце. Приятная улыбка. Ты умеешь шутить, и мне это нравится.
— Нет, я имел в виду совсем другое, — смущаюсь я. — У меня нет… презервативов.
— Ах, это… По-моему, у меня есть.
— И у меня не было женщины. Ну, то есть после жены, я хотел сказать.
Она дотрагивается до моего лица и мягко произносит:
— Все будет хорошо. Все будет хорошо, что бы ни произошло.
Именно это я и хочу услышать от нее. Я стараюсь
Потом, когда все заканчивается, она прячет лицо, трется щекой о мою щеку, смеется и называет меня своим любимым учителем. Она говорит: «сэнсэй» — и прижимает меня к себе с силой, которая меня немало удивляет. Я тоже смеюсь и все никак не могу прийти в себя. Мне хорошо и спокойно. Как же мне повезло!
Проходит еще некоторое время, и Йуми засыпает в моих объятиях, а я наблюдаю за тем, как медленно догорает свеча, и вот теперь единственным освещением в комнатке остаются тусклые спирали электрокамина. И только потом, ощутив себя счастливым (а этого со мной не случалось уже очень долгое время), я сам начинаю дремать.
Но перед тем, как погрузиться в сон, я замечаю в углу большой красный чемодан. У меня создается впечатление, будто Йуми только что прилетела или, наоборот, собирается куда-то уезжать.
Первые лучи солнца пробираются в комнату, и я просыпаюсь. Йуми еще спит, по-прежнему обнимая меня руками и ногами. Ее белая шевелюра раскинулась так, что мне виден только кончик ее носа. Я улыбаюсь, все еще не веря, что она лежит рядом со мной.
Я осторожно высвобождаюсь из ее объятий, соскальзываю с матраса и быстро натягиваю джинсы. Затем тихо выбираюсь из комнаты и, мягко ступая по коридору, направляюсь на поиски туалета.
Неожиданно на меня налетает совершенно голый мужчина. В темноте его глаза угрожающе сверкают, блестят колечки, вставленные в нос и нижнюю губу. У него бритая голова. Он широко раскрыл рот, и мне отчетливо видна его огромная черная глотка. Кажется, он намеревается вцепиться зубами мне в горло.
— Боже мой! — вскрикиваю я, отскакивая назад.
Но тут до меня доходит, что этот тип всего лишь зевает. Вот его челюсти снова сомкнулись. Он несколько раз шлепает губами, чешет обнаженную мошонку и сонно хлопает глазами, глядя на меня.
— Не возражаешь, если я пойду первым, приятель? — интересуется он, и я улавливаю в его голосе австралийский акцент. — У меня была нелегкая ночка.
Меня трясет. Я прислоняюсь к стенке коридора, пытаясь успокоить сердце, готовое выскочить из груди. Слышится звук спускаемой воды, и мужчина возникает в дверном проеме туалета. В следующую секунду он уже исчезает в темноте.
А в комнате на огромном матрасе лениво поворачивается Йуми, теплая, как утренний тост, и гладкая, как шарик мороженого. Я пытаюсь описать ей жуткую встречу с неизвестным в коридоре.
— Все в порядке, — сонно бормочет она. — Это мой сосед.
Мы чудесно
Мы просыпаемся поздно, и Йуми заявляет, что сама приготовит завтрак. Но тут выясняется, что кто-то (может быть, как раз тот жуткий сосед с пирсингом) украл из общего холодильника ее хлеб. А молоко, которое она купила совсем недавно, скисло. Поэтому завтрак временно отменяется. Мы вместе принимаем душ. Эта идея нам нравится, хотя в душевой ведем себя на удивление скромно. Потом мы направляемся в небольшое кафе в конце переулка и заказываем себе полный английский завтрак. Йуми очень долго возится с огромным количеством жареных продуктов, но потом все же справляется.
Затем мы совершаем прогулку и заходим на рынок, где Йуми долго разглядывает всевозможную одежду на прилавках секонд-хенда. Но, видя ее счастливое лицо, я чувствую, что и сам становлюсь счастливым.
Мы идем, держась за руки, и Йуми временами целует меня, когда я этого совершенно не ожидаю. Я узнаю о ней много такого, чего никогда не замечал в школе Черчилля. Она любит необычную одежду. Вот, например, сегодня Йуми выбрала себе какое-то диковинное платье старинного покроя. Мне даже показалось, что оно могло принадлежать Элле Фитцджеральд. Поэтому не удивительно, что на девушку-азиатку с копной белых волос пялятся все вокруг. Но я даже горжусь тем, что вышагиваю рядом с ней. Она великолепна, забавна, умна. Потом мы снова заходим в кафе, где пьем кофе с молоком, и Йуми рассказывает о своей семье, которая осталась в Осаке.
Ее отец был трудолюбивым человеком и работал день и ночь в крупной корпорации, пока его не сократили. Мать Йуми — типичная японка, которой в один прекрасный день стало ясно, что теперь именно она вынуждена содержать семью на свою секретарскую зарплату. Сестра Йуми — способная скрипачка. Родители любят ее больше, ведь она, в отличие от старшей сестры, не красит волосы в белый цвет и не ходит гулять с такими же блондинами мальчиками. Йуми решила отправиться в Лондон еще и потому, что в Японии жизнь стала напоминать некую пьесу, где все знают свои роли назубок. Все, кроме нее.
После этого мне хочется рассказать о своей жизни. Я говорю о том, как преподавал английский в Лондоне, потом уехал в Гонконг и встретил Роуз. Я рассказываю ей и о том, как потерял любимую женщину в результате несчастного случая. Йуми берет меня за руку, а ее карие глаза наполняются слезами. Я даже делюсь с ней тем, что отец завел себе подружку.
И тут вдруг вспоминаю, что должен купить продуктов для бабули. Я жду, что Йуми сейчас уйдет домой или отправится по своим делам, но она заявляет, что тоже хочет пройтись со мной по магазинам. Итак, мы выбираем супермаркет, где я покупаю обычный набор продуктов для бабушки: хлеб, заменитель масла под названием «Не могу поверить, что это не масло», печеную фасоль в консервах, солонину, колбасный фарш в банках, бекон, сахар, молоко, чай в пакетиках, печенье с заварным кремом, шоколадное печенье, имбирные пряники и, наконец, один банан. Этот банан всегда наводит меня на грустные мысли. Из-за него мне кажется, что я не просто покупаю бабушке продукты, а возвращаюсь в какие-то давно ушедшие дни.