One for My Baby, или За мою любимую
Шрифт:
— Человеко-часов?
— Да, слишком много человеко-часов, — повторяет Джош. — А тайчи, как говорят, уменьшает подверженность стрессам. Кроме того, расширяет мышление, способствует общему развитию.
— Как же ты собрался расширять мышление?
— Нужно по-новому использовать свое воображение, думать творчески. Прекратить применять все те же старые методы ведения бизнеса. Поначалу, Элфи, я тоже считал, что это просто модное течение. Новый век и все такое прочее. Но после того, как я немного понаблюдал за мастером Чаном, я в корне изменил свое мнение.
Мастер Чан? Джордж никогда не называл себя так.
Что это за личности и что они вообще делают в нашем
— Надеюсь, вы не собрались серьезно обучать этих болванов?
Он только пожимает плечами:
— Мои новые ученики.
— Я не понимаю, как они вообще попали сюда. Мне не дано понять, как эта толпа уродов в спортивных костюмах очутилась тут и теперь рассуждает о человеко-часах и расширенном мышлении. И как потом тайчи будет помогать им сохранять и приумножать деньги богатых компаний, которые и без того уже достаточно богаты. В конце концов, это наш парк!
— Их начальник как-то раз зашел в «Шанхайский дракон». Это мой хороший клиент. Он живет тут недалеко. Известный юрист. И говорит: «Джордж, я хочу, чтобы ты обучил тайчи некоторых моих сотрудников. Я слышал, это полезно для снятия стресса. Ты сможешь, Джордж?» Ну я и ответил, что смогу. Почему бы и нет?
— Почему? Да потому что они не станут этим заниматься, вот почему. А вы считаете, что их энтузиазма хватит надолго? На пять минут, и все. На следующей неделе они придумают себе что-нибудь новенькое. Займутся йогой или, например, современными танцами.
— А на сколько занятий хватило тебя самого?
— Это уже нечестно. На меня в последнее время столько всего навалилось!
Джордж внимательно смотрит на меня:
— У всех много своих дел. У всех и у каждого. Всегда полным-полно разных неотложных дел. Но ты только говоришь и говоришь об этом. Как будто включился в крысиные бега. А тайчи учит совсем другому. Тайчи уводит человека от необходимости включаться в крысиные бега. Понимаешь?
— Но мне нравилось заниматься с вами один на один, Джордж.
— Все меняется.
— А мне не нравятся такие перемены.
— Они являются частью нашей жизни.
— И это меня тоже не устраивает. Я хочу, чтобы все в жизни оставалось стабильным.
Он нетерпеливо качает головой:
— Тайчи связано с переменами. Тайчи помогает справляться с переменами. Разве тебе это еще не известно?
Когда Джош и его коллеги, на время освобожденные от работы, заканчивают размахивать руками, Джордж сообщает им о том, что теперь покажет толчки ладонями. Я прежде никогда не проделывал это упражнение и даже ничего не слышал о нем, но стараюсь не подавать и виду, когда Джордж просит меня помочь ему продемонстрировать кое-что для новичков.
— Толчки ладонями, — разъясняет он, — по-китайски называются «той сау». Здесь главное не сила, а чувство. Для выполнения требуется два человека. Движения можно импровизировать, а можно их угадывать.
На этом предисловие заканчивается. Джордж не любитель поговорить. Он предпочитает все показать.
Я повторяю движения Джорджа. Мы стоим лицом друг к другу в позе лука и стрелы. Левая нога выставлена вперед и согнута в колене. Это как бы лук. Правая нога позади и выпрямлена. Это как бы стрела. Потом, следуя его примеру, я аккуратно приставляю свое левое запястье к его запястью. Мы едва касаемся друг друга.
Он закрывает
Эти движения мы продолжаем еще некоторое время. Мы толкаем друг друга ладонями, уступаем силе и нейтрализуем ее. Толкаем, уступаем, нейтрализуем. Очень скоро я начинаю чувствовать уверенность в себе. Тогда я закрываю глаза и перестаю думать и тревожиться о том, что меня окружает. Я забываю о Джоше, его коллегах в спортивных костюмах, о человеко-часах и расширенном мышлении. Я забываю о том, что мы с ним не разговаривали с тех самых пор, как я нахамил ему на его же вечеринке. Я уже не помню про больницу и врачей, которые тебе говорят, что с болезнью нельзя бороться. Я даже забываю об инее на голых ветвях деревьев, о разбитых губах и ощущаю только легкое прикосновение кожи к коже. Я поглощен тем, что принимаю и отдаю, я расслабляюсь, и меня качает потоком энергии взад и вперед.
Я чувствую лишь то, что мне нужно чувствовать, и становлюсь тем, кем мне нужно стать.
III
АПЕЛЬСИНЫ К РОЖДЕСТВУ
31
Неожиданно маленькая беленькая квартирка моей бабули становится для нее очень большой. В ней вдруг обнаруживается масса препятствий и ловушек, которые напоминают о том, что убивает человека все же не старость. Человека убивает болезнь.
Ступеньки лестницы, ведущие на второй этаж, где находится квартира бабушки, внезапно становятся чересчур крутыми и высокими. Ей приходится останавливаться несколько раз, чтобы отдышаться. При этом она жадно хватает ртом воздух. Ванна тоже оказывается почти недоступной, и, чтобы забраться в нее, бабушке уже требуется посторонняя помощь. Вот поэтому моя мама, Изюмка или кто-нибудь из соседок бабули (а у нее все соседи — женщины) приходят к ней, чтобы помочь сначала залезть в ванну, а потом выбраться из нее. Кроме того, в дом к моей бабушке начинают стучаться все те бюрократы, которые лишний раз напоминают своим присутствием о серьезности ее заболевания. Ее навещает бодрая, жизнерадостная окружная медсестра, которая быстро организует доставку пищи на дом раз в день, а также привозит старенький кислородный баллон, который теперь стоит возле бабушкиного любимого кресла.
Моя бабуля, конечно, хочет сделать что-нибудь приятное этой медсестре, так же как ей всегда хочется угодить окружающим людям. Она понимает, что они от всей души стараются ей помочь и облегчить жизнь. Но все же бабуле очень не нравится здоровенный шкаф, который приволокли в ее крохотную квартирку социальные работники. («Он мне, конечно, вообще-то не нужен, милочка, но все равно большое спасибо за такое беспокойство».) Нечего говорить и об отвратительных бесплатных обедах, которые ежедневно привозят в рамках социальной программы помощи престарелым. Она к этой еде даже не притрагивается. («Лучше я попью чайку с тостами, дорогуша».) Ну а баллон с кислородом вообще никак не помогает ей во время приступов удушья. («Мне кажется, что он уже давно пустой, любовь моя».)