Они и я
Шрифт:
— Я скажу, что он потеряет во мнении всех нас, — предложил я.
Она согласилась, и мы расстались.
Когда она ушла, я вспомнил, что мы так и не договорились.
Дик встретил меня недалеко от дома.
— Я устроил твое дело, — сказал я ему.
— Очень мило с твоей стороны, — ответил он.
— Но помни: условие, чтобы ты серьезно отнесся к делу и работал усердно. Иначе, говорю тебе прямо, ты много потеряешь в моем мнении.
— Хорошо, правитель, — ответил он шутливо. — Не волнуйся.
— И в глазах мистера Сен-Леонара ты тоже потеряешь. Он составил о тебе высокое мнение.
— Ничего, мы с ним поладим. Не правда ли, славный старик?
— И мисс Дженни тоже изменит свое мнение о тебе, — закончил я.
— Она это сказала? — спросил он.
— Упомянула при случае, — объяснил я. — Впрочем… я только теперь вспомнил об этом: просила не говорить тебе. Она желала, чтоб я дал тебе понять, что ты потеряешь в мнении ее отца.
Дик шел рядом со мной некоторое время молча.
— Мне жаль, что я огорчал тебя, папа, — сказал он наконец.
— Я рад, что ты сознаешь это, — ответил я.
— Я теперь начну новую страницу в своей жизни, — сказал он. — Я стану усердно работать.
— Со временем, — ответил я.
VI
В этот день у нас за вторым завтраком была разогретая ветчина. Да и той немного. По-видимому, — остаток от первого завтрака. Но красивое блюдо петрушки имело привлекательный вид. Однако трудно было предположить, чтоб его хватило на завтрак четверых, из которых двое провели все утро на свежем воздухе. Это служило к извинению Дика.
— Я никогда не слыхал, чтоб на закуску подавали холодную жареную ветчину, — сказал он.
— Это вовсе не закуска, — объяснила Робина. — Больше к завтраку ничего не будет.
Она говорила холодным, бесстрастным голосом человека, отрешившегося от всяких людских волнений, и прибавила, что на ее долю ничего не надо, так как она уже позавтракала.
Вероника, изображая в тоне и манере нечто среднее между безукоризненной леди и христианской мученицей, объявила, что и она уже позавтракала.
— Жалею, что не могу сказать того же про себя, — ворчал Дик.
Я взглянул на него, предостерегая. Он, очевидно, готовил себе неприятность. Как я объяснил ему впоследствии, женщина опаснее всего, когда принимает кроткий вид. Мужчина, чувствуя раздражение, старается как можно скорее выказать его. Какой-нибудь пустячный беспорядок для него, в таком состоянии, находка. Оборвавшийся башмачный шнурок или отскочившая пуговица у сорочки является для него водой в пустыне. Какая-нибудь запонка, магически исчезнувшая из его пальцев и как бы растворившаяся в пространстве, для него благодать, какую боги посылают только своим любимцам. К тому времени как он успеет десять раз оползти кругом комнаты на четвереньках, обломить машинку для снимания сапог, шаря ею под гардеробом, наткнуться и удариться о каждую мебель в комнате и, в конце концов, наступив на эту самую запонку, раздавить ее, — весь его гнев улетучится. Все в нем уляжется и успокоится. Он приколет воротник английской булавкой, напевая притом про себя старинную песенку.
За отсутствием даров Провидения, дети — если они здоровы — также доставляют ему возможность облегчить раздражение. Рано или поздно один из ребят сделает что-нибудь такое, чего не посмел бы сделать их отец в
Отец заявляет, что не желает слушать всех оправданий по этому поводу или по другому ни теперь ни впредь. Он говорит, что теперь в доме все пойдет по-иному, все переменится. Он вдруг вспоминает все правила и постановления, изданные им за последние десять лет для общего руководства и забытые всеми, в том числе и им самим. Он спешит перечислить их все снова, боясь, как бы опять не позабыть чего. К тому времени, как ему самому, если не другим, удастся понять, чего он хочет, дети начинают вертеться у его ног, выманивая у него обещания, в которых впоследствии, успокоившись, он будет раскаиваться.
Я знаю одну женщину — умную и добрую женщину, старающуюся каждый раз, как она замечает, что раздражение начинает мучить мужа, облегчить его страдания. Я знаю, что с этой целью она отыскивает где-нибудь газету от прошлого месяца и, выгладив ее, кладет ему на тарелку за завтраком.
— За одно надо благодарить судьбу, — ворчит он десять минут спустя с своего конца стола, — что мы не живем в Дитчли на болоте.
— Должно быть, сырое место, судя по названию, — замечает жена.
— Сырое! — ворчит он, — Что такое, что немного сырое! Это здорово. Благодаря тому мы, англичане, таковы, каковы есть. А вот что тебя чуть не каждую неделю могут зарезать в твоей постели, вот это скверно.
— Разве там часто случаются подобные вещи? — спрашивает жена.
— По-видимому, это главная промышленность той местности. Разве ты не помнишь, как собственный садовник убил домовладелицу, старую деву, и закопал на птичьем дворе. Вы, женщины, не интересуетесь общественными делами.
— Ах, да, теперь я припоминаю, — сознается добрая женщина. — А между тем садовники всегда вселяют к себе такое доверие.
— Очевидно, в Дитчли на болоте водится особая порода их, — следует ответ. — Вот опять в прошлый понедельник, — продолжает читать муж, с видимо возрастающим интересом. — Почти такой же случай… и опять садовый нож… Вот увидишь: он, наверное, закопает ее на птичьем дворе. Удивительно…
— По-видимому, здесь действует подражательный инстинкт, — высказывает свое предположение жена. — Ты сам часто указывал, что одно преступление порождает другое.
— Да, я всегда утверждал это, — соглашается он, — это моя всегдашняя теория.
Он складывает газету.
— Скучна эта политика, — изрекает он. — Вот, например, герцог Девонширский начинает рассказывать смешную историю о каком-то попугае. Да, он эту историю рассказывал месяц тому назад. Я отлично помню, что читал ее. Конечно, готов поклясться, слово в слово то же самое. Это показывает, какие люди нами управляют.