Они под запретом
Шрифт:
Звонок из прихожей отдается в груди острым тычком. В мою дверь редко звонят и лишь однажды без предупреждения. В груди поднимается неясное волнение, от которого начинают немного трястись руки и бурлит в животе.
На секунду я застываю у зеркала, чтобы оглядеть себя. Вердикт неутешителен. Косметика почти смылась, лицо бледное.
Бросая вызов осторожности, в глазок я не заглядываю. В моем состоянии хочется именно так. Вдруг я увижу, что там стоит сосед, те, кто продают книги или распространяют дешевую технику. А так лишнюю секунду ожидание чуда побудет со мной.
Распахиваю
Кажется, дождь так и не кончился, потому что на его волосах поблескивают капли воды, а свитер покрыт неровными темными подтеками.
Рот с трудом выполняет свою функцию — он будто заморожен.
— Привет…
Арсений переступает порог. Почему-то хмурится, будто зол на меня или расстроен. Я обхватываю плечи руками, чтобы помочь разрастающемуся шару эмоций удержаться в теле. Чувствую, что он совсем рядом: слышу его дыхание и запах с ароматом мяты и дождя, но поднять глаза не могу.
— Что ты за дурочка такая, а? — его ладони ложатся мне на талию, дергают так, как делает только он. Губам становится горячо — это потому что их задевает его рот. — Всю душу мне измотала.
Мое всхлипывание идет из самых недр души, потому что происходит то, чего, я думала, больше никогда не будет. Арсений меня целует.
26
Мы целуемся, кажется, вечность. Сплетение наших губ каждую секунду трансформируется во что-то новое: от взрыва в отчаяние, от поиска умиротворения к жажде, от потребности убедиться, что это не сон, в наслаждение… И снова по зацикленному кругу, много раз.
Арсений все так же обнимает меня за талию, разве что ладони запущены под футболку. Сколько мы так стоим? Минут десять — не меньше. За это время мы могли бы давно заняться сексом возле одной из стен или опробовать комод, однако ни один из нас не предпринимает ни единой попытки перевести события в физиологии. Сейчас между нами все ощущается по-другому, необычно и… правильно.
На первый план вышли иные ощущения, а возбуждение — это лишь фон. Слишком сильна сенсация: я его отпустила, но Арсений все еще здесь. Я не хочу предполагать, делать выводы или записывать победу на свой счет. Все это лишнее, второстепенное. Главное, Арсений здесь, а значит поиск нового смысла жизни откладывается на неопределенный срок.
— Будешь чай или кофе? — прерывисто хриплю я, отрываясь от его губ. Подбородок, натертый его щетиной, приятно зудит, конечности ощущаются ватными и немного кружится голова.
Это рискованный вопрос. Потому что остается шанс, что в ответ на него Арсений помотает головой и выйдет за дверь, оставив меня одну.
Его глаза чернильно-синие, взгляд затуманенный. Кивок головы и звук сбрасываемой обуви. В бушующем коктейле собственных эмоции я отчетливо распознаю вспышку радости. Он остается, а значит мое личное чудо продолжается.
Приходится напрягаться, чтобы переставлять ноги и ненароком не завалиться на стену в коридоре. Появление Арсения и наш поцелуй забрали у меня даже больше сил, чем я предполагала.
По
Но выяснять этого я сейчас не буду, да и не хочу. Каждая новая секунда — это самое настоящее чудо, и я имею право насладиться им сполна.
Столешница кухонного гарнитура становится моим спасением. Я упираюсь в нее обеими руками, давая отдых дрожащим коленям. Судя по движению за моей спиной, Арсений садится на стул. По крайней мере, так я это представляю.
— Кофе или чай? — я лишь немного поворачиваю голову в его сторону, желая спрятать счастливую улыбку, блуждающую на моих губах. Хочу оставить немного эмоций для себя, потому что пока не придумала, как с ними справиться.
— Кофе, — звучит непривычно тихо и мягко.
Он не пьет растворимый, — напоминаю я себе. — Молотый. Нижний ящик, справа. Сварить в турке.
Для того, чтобы найти турку, мне приходится обшарить шкафы гарнитура дважды. Это потому что эта мысль теряется в кулуарах моего нежданного потрясения, замещаясь куда более важными вопросами: Смотрит ли он на меня? О чем думает? Мы просто попьем кофе, и он уедет? Нужно ли мне первой начинать говорить, и если нужно — то как собрать себя воедино? Сейчас я плохо соображаю. Больше чувствую.
Включить плиту, насыпать кофе в турку. От шороха приближающихся шагов я едва не опрокидываю упаковку с порошком на пол. Ловлю ее нетвердыми пальцами и застываю. Арсений стоит за мной — я знаю это, не оборачиваясь. Чувствую его запах и тепло выдохов между лопатками.
Зажмурившись, беззвучно выпускаю стон наслаждения. Его пальцы на моем затылке, гладят позвонки. Я крепче вдавливаюсь бедрами в гарнитур, чтобы помочь себе удержаться на ногах. Сбегают к пояснице, комкают низ футболки. Хлопковая ткань тянется вверх, щекоча позвоночник и оставляя после себя шлейф трепетного озноба.
Не открывая глаз, я поднимаю руки, чтобы помочь Арсению меня раздевать, дергаюсь, когда шершавые ладони задевают соски. Между ног так стремительно намокает, что на домашних штанах наверняка останется пятно.
Я раздета до пояса. Губы Арсения жалят мою лопатку, шею, позвоночник, плечо, ладони приподнимают и сдавливают грудь. Свой отклик я больше не могу сдерживать: постанываю от каждого касания, моля чтобы их стало больше. Распахиваю глаза, когда Арсений просовывает ладонь под резинку моих штанов, и скручиваю ступни, когда дергает их вниз. Трикотажная горка свободно оседает на пол вместе в бельем. Меня колотит от возбуждения: с ним всегда так грязно, неожиданно и запретно.
Я чувствую его эрекцию голой кожей, впитываю касания пальцев, скользящих по бедрам. Не в силах больше сдерживаться, разворачиваюсь. Почерневший взгляд хлещет меня по глазам. Я обхватываю шею Арсения, жмусь к нему губами, грудью, всем телом.
Теперь наш поцелуй другой: разнузданный, со вкусом порока. Там, в прихожей, мы были на равных: оба с обнаженные душами, оба отчаянно нуждающихся. Теперь главный Арсений.
Он возбужденно дышит, сжимает мои ягодицы в ладонях так сильно, что ступни отрываются от пола.