Они пришли с юга
Шрифт:
Якоб, уже одетый, молча сидел у стола, покуривая трубку. Он рано вставал, чтобы идти в порт, – там иногда требовались люди для разгрузки судов. Каждый день он шел туда с надеждой – а вдруг удастся подработать!
– Как ты думаешь, будет сегодня работа? – спрашивала мужа Карен.
– Кто его знает, – отвечал Якоб. – Все зависит от десятника. Как только он выходит – мы всей гурьбой к нему. А он выбирает, кого ему заблагорассудится. Ткнет пальцем в тех, кто ему пришелся по вкусу, а остальные отправляйся домой ни с чем. У нас там столько
– А может, этому парню стоит поднести пива или там сигарет, что ли… – сказал как-то Вагн.
– Короче, дать ему взятку? Может, кое-кто так и делает, но я не стану.
– Взятка взятке рознь, – улыбаясь, сказал Вагн. – Сам знаешь: не подмажешь – не поедешь.
Тут все четверо рассмеялись. Очень уж забавный вид был у Вагна: положил ногу на ногу, щурится на кончик сигареты, одет с иголочки – ни дать ни взять герой его любимых фильмов.
– А мусорщик устроился на аэродром в Ольборге, – сказала Карен, наливая себе чашку суррогата. Она пила на ходу, присесть ей было некогда – у нее теперь времени было в обрез.
– Стало быть, и он тоже, – сказал Якоб. – Ну что ж, кое-кто ради наживы ни перед чем не остановится.
– Что поделаешь! Многие на это идут, да у них и нет другого выхода, если они не хотят умереть с голоду, – сказала Карен и, подойдя к шкафу, стала собирать свою сумку. А потом, не оборачиваясь, добавила: – Его жена говорит, что он зарабатывает уйму денег.
– Гм, – сказал Якоб, косясь на спину жены и постукивая трубкой о пепельницу. – Сколько бы он ни заработал, все равно он все пропивает, а потом колотит жену.
– Но ты-то ведь мог бы тоже работать на аэродроме, – сказала Карен, обернувшись лицом к мужу.
– Не стану я немцам помогать.
– Не поможешь ты – помогут другие.
– Это не мое дело.
– Мы сидим без гроша, а профсоюз из-за твоего упрямства скоро отнимет у нас пособие, – сказала Карен, собрала со стола грязные чашки, поставила их одна в другую и понесла на кухню.
Потом вернулась и стала вытирать клеенку.
– Кто хочет прокормить семью, должен работать, – сказала она.
– Нет, – ответил Якоб. – Не имеем мы права брать работу, от которой польза немецкой армии. Мы можем вредить немцам только одним способом: не помогать им – и точка. Хотят строить аэродром – пусть сами возятся с этим вонючим делом.
– В войне я ничего не смыслю, но зато знаю, чего стоит в наши дни прокормиться и одеться, и вижу, как поступают другие, – сказала Карен. – Например, мусорщик или каменотес, что живет этажом ниже. Скоро все наши знакомые наймутся туда, да и кто станет отказываться от работы, раз за нее хорошо платят? Ты один, Якоб, воротишь нос и навредишь себе этим. Думаешь, немцы ничего не замечают?
– Не возьмусь я за эту работу, даже если нам придется голодать.
– Так, стало быть, ты допустишь, чтобы и дети наши голодали? – резко сказала Карен и выпрямилась.
– Да, – ответил Якоб.
– Скажи спасибо, что
Мартин видел, что на лбу у отца бьется жилка, а его глаза потемнели от гнева. Карен молча вышла на кухню, но по тому, как она там двигала кастрюлями, было ясно, что и она еле сдерживается.
Якоб встал, отодвинув стул так резко, что он чуть не упал. Потом снял в прихожей кепку с крючка, набросил куртку и вышел, не простившись и так хлопнул дверью, что под обоями посыпалась штукатурка.
Вагн и Мартин притихли. Но им тоже досталось под горячую руку.
– Нечего прохлаждаться, идите занимайтесь своими делами! – в сердцах закричала мать.
В это утро было холодно. Промозглый ветер пощипывал кончик носа, уши и пальцы на руках и ногах. Было еще темно, но над фьордом уже брезжил слабый рассвет.
Мартин прохаживался по школьному двору и уныло думал о предстоящих уроках. Что в школе, что дома – одни неприятности. И все-таки Мартин обрадовался звонку – хорошо было очутиться наконец в тепле. Классный наставник Берге Хансен развесил на стене большую карту, хотя урока географии по расписанию не было.
– Кто из вас знает, что изображено на этой карте? – спросил Берге Хансен. Один только Мартин мог ответить, что это Тихий океан. Якоб часто рассказывал сыну о морях и странах, которые повидал в молодости.
Учитель с минуту рассматривал свои холеные ногти, покусал верхнюю губу, поправил очки, а потом сказал:
– Дело в том, дети, что нынче ночью, восемнадцатого декабря сорок первого года, Соединенные Штаты Америки объявили войну Германии и Японии. Я не стану высказывать свое мнение о происшедшем, а просто немного поясню события.
Все прекрасно поняли учителя – теперь приходилось держать язык за зубами и помалкивать насчет того, что думаешь. Берге Хансен рассказал ученикам о нападении японцев на Пирл-Харбор, о Филиппинах, о Китае, который вот уже много лет борется против японского угнетения. Берге Хансен водил указкой по карте, показывая, где, по его мнению, развернутся военные операции. Но он не мог скрыть свою радость по поводу того, что Америка вступила в войну.
– Таким образом, с сегодняшнего дня война стала мировой войной в самом прямом значении этого слова – она охватила весь земной шар, – сказал Берге Хансен. – Мы с вами, дети, очевидцы самой большой войны, какую знала история человечества.
Учитель произнес эти слова таким тоном, точно сделал комплимент всему классу.
Вечером, когда все члены семьи вернулись с работы, об утренней размолвке никто и не вспоминал. Якоб затопил печь, и холодная, застоявшаяся сырость медленно уползла из комнаты. Карен накрыла стол, поставила еду, зажгла все газовые горелки. Вагн напевал и насвистывал вкомнате, облачаясь в свой лучший костюм. От Лауса пришло письмо.