Опаленные войной (Рассказы)
Шрифт:
О том, что Старик Влюбился, как повелось, первым узнал Щуко, а через него — весь отряд. Хотя сам Щуко клялся и божился, что он тут ни при чем, что держал язык за зубами, но глаза его посмеивались.
…Старостой в одной деревеньке был свой человек — Колобов. К нему и направились разведчики. Староста должен был сообщить важные сведения о продвижении немецких войск. Чтоб не привлекать внимания, Старик оставил Щуко с бойцами за деревней, а к старосте направился вдвоем с Люсей. На условный стук выглянул хозяин и шепотом сообщил:
— Гости у меня. Двое, из Брянска. Полицию приехали создавать.
В эту деревеньку приезжали
— Та-ак, — произнес Петро и сказал Люсе: — Беги за Щуко, а я с ними побалакаю.
Люся хотела возразить: не оставайся один, вместе сходим за Щуко, гости никуда не уйдут. Но по его решительному виду поняла, что отговаривать бесполезно. Старик загорелся. Он всегда загорался, когда наклевывалось опасное дело.
— Иди, иди, не бойся.
Петро припрятал в сенцах автомат, проверил пистолет и положил его в карман борчатки. Теперь он вполне мог сойти за крестьянина. Шагнул за хозяином в избу, сварливо ворча:
— Доколе за нос будешь водить, Кузьмич? Обещал машинку достать, а сам тянешь резину.
До войны Колобов ремонтировал старые швейные машинки и продавал их частным порядком. Немцы назначили его старостой, считая, что он в ссоре с Советской властью: что ни говори, а частник. Но Колобов оказался честным человеком и служил партизанам не за страх, а за совесть.
— В жисть никого не обманывал, — оправдывался староста. — Обожди трошки, жинка вернется — будет тебе машинка.
— Да у тебя никак гости, Кузьмич? — воскликнул Петро. — Может, я потом, а?
За столом в горнице сидели двое. Один солидный, в кителе из черного габардина, лицо круглое, лунообразное. Другой тощий и лысый с подслеповатыми глазами. «Гости» пили самогон, закусывали солеными огурцами и салом.
— Прошу прощеньица, господа хорошие, — сказал хозяин, — это наш, деревенский, прошу любить и жаловать, — и к Старику: — Проходи, Иваныч, сидай, тоже гостем будешь.
Солидный посмотрел на Петра презрительно, а тощий — с подозрением. Однако Петро и в самом деле сошел за деревенского мужика, и они пригласили его к столу: может, надеялись в полицию завербовать? Петро, не снимая борчатки, присел на табурет. Тощий налил ему полный стакан мутной, дурно пахнущей жидкости.
— Скудаю маленько животом, — пояснил Петро. — Не употребляю.
Но двое посмотрели на него искоса. Не похоже, что скудаешь животом, ишь, щеки налились соком. «Ну, погодите, паразиты», — зло ругнулся про себя Петро и сказал вслух:
— Разве что за компанию. Так и быть разговеюсь. Однова помирать!
Выпили. Солидный крякнул утробно, а лысый хихикнул:
— Всяк пьет, да не всяк крякает, — и к Петру: — Так, папаша?
«Окосел, бедолага, — усмехнулся про себя Петро. — Скоро я тебе покажу папашу, по-другому запоешь».
— Послушай, любезный, — начал солидный, с хрустом перемалывая мощными челюстями соленый огурец, — ты, так сказать, пуп земли, крестьянин, на тебе мир держится, ответь, любезный: вернутся красные или нет?
— Я политикой не занимаюсь, — отозвался Петр.
— Да ты, братец, меня не бойся, и его тоже, — положил он тяжелую руку на плечо лысого, тот даже покривился.
— Кто вас знает, я человек маленький. Один господь ведает, ему там виднее.
— Господь ведает! — оживился солидный. — Он все знает. А красным во веки веков — аминь! Послушай, любезный, а ты не прикидываешься, а? Смотри у меня! — он погрозил Петру пальцем.
Старик вошел в роль. Ему даже нравилось изображать темного мужика. Лысый влез в разговор мягко:
— Господа, утолим жажду, причастимся святой
— Причастимся, — согласился солидный.
— Оборони меня господь, — сказал Старик. — Не полезет.
— Оставьте вы его, — замолвил словечко хозяин. — Зачем неволить, коль душа его не принимает?
Прислушался и добавил:
— Никак, хозяйка вертается?
«Сейчас вы у меня причаститесь отменно», — усмехаясь, подумал Петро и поднялся с табуретки. Люся ворвалась в избу первой, решительная, с автоматом наперевес, уши ее заячьей шапки откинуты назад, за нею Щуко с хлопцами. Петро выхватил пистолет и процедил:
— Руки вверх!
Колобов оказался за спиной у «гостей». Лысый руки взметнул с готовностью, подслеповатые и юркие глазки враз остекленели. Солидный растерялся на самый миг и, молниеносно выхватив пистолет, выстрелил. Люся ойкнула. Петро заорал:
— А ну, брось пистолет!
Стрелять ему было нельзя — позади солидного стоял хозяин. Петро загородил собою Люсю. Теперь Старик и солидный стояли друг против друга. Колобов не растерялся. Он со всего маху ударил солидного, и тот выронил из рук пистолет. Петро ринулся на полицейского, хватил его под дых, и предатель грузно, мешком завалился на пол. Люся, привалившись к косяку двери, побледневшая, виновато улыбалась, будто стыдилась, что ее ранили. Петро тихо спросил:
— Куда тебя?
— В руку. Пустяки.
Петро шагнул к девушке, поглядел на нее пристально и вдруг прижал ее голову к своей груди и прошептал:
— Я перепугался за тебя. Больно?
С наступлением лета Старик с группой разведчиков по поручению Давыдова ходил в соседний партизанский отряд за батареями для рации. На поход ушла целая неделя. Соседи батареями поделились по-братски. На обратном пути разведчики никаких боевых дел не замышляли, хотя у Щуко чесались руки. И Петро не вытерпел, когда увидел на проселочной дороге две легковые машины, которые сопровождала танкетка. Грех было не воспользоваться случаем, удача сама лезла в руки. Разведчиков было пятнадцать, вооружение — автоматы, гранаты и даже ручной пулемет Дегтярева. Местность открытая, только к повороту дороги жался березовый колок, поэтому немцы ничего не опасались. Но когда машины поравнялись с колком, в них полетели гранаты и обрушился шквал автоматного огня. Кончено было за несколько минут. Танкетка горела. Одну легковую машину взрывом перевернуло. Другая носом сунулась в кювет. В этой машине разведчики обнаружили труп генерал-лейтенанта, при нем был вместительный портфель с документами. У Давыдова, когда он брал портфель, от волнения вспотели руки. Не каждый день партизанам попадали генеральские документы. И были они исключительной важности. Нужно было немедленно доставить их в штаб фронта. Самолет отряд принять не мог, решили послать через линию фронта группу партизан. Вызвалась идти и Люся — она хорошо знала эти места. Петро был рад и не рад. На большой земле Люся могла немного отдохнуть, тем более, что Давыдов разрешил ей задержаться на недельку-другую. Но Петро знал — без Люси будет тосковать, нетерпеливо считать дни до ее возвращения.
Настал прощальный вечер. Петро и Люся ушли за линию постов, подальше от любопытных глаз. Облюбовали на краю поляны раскидистую березу и уселись под нею. Место глухое, едва ли сюда мог кто заглянуть.
Разговаривали мало. И о чем было говорить? Объяснились они давно, еще зимой, когда Люсю ранил полицай. Между ними шел разговор молчаливый, им только одним понятный. В этом разговоре имело значение все — и особый поворот головы, и мягкое движение руки, и тихая улыбка, и невольный вздох.