Опаленные войной (Рассказы)
Шрифт:
Раздался выстрел. Ракета брызнула искрами на крыше омшаника, зарылась в соломенной кровле, и в следующий миг пасека озарилась жадным пламенем.
Проезжая мимо, оккупанты с равнодушным оскалом щурились на огонь, и лица их багровели.
— Если бы ты видел мое лицо! Меня бы теперь никто не узнал. Помнишь, как обгорел капитан Стрельников? У меня хуже…
— Ты молодец, Борька.
— Оно отвратительно. Если бы шрамы, а то…
Измайлов полулежит на крепких руках товарища. У самого
Тишина. Измайлов молчит очень долго, и Сергей тревожно прислушивается к его слабому дыханию.
Измайлов вспоминает письмо — то самое, что получил последний раз.
«Сынок!
Я знаю, что тебе недосуг писать. Только жду и жду от тебя весточки. Трудно, сыночек, долго ждать, потому что по нынешним временам это худой знак. А причина-то, может, только в том, что письмо твое затерялось.
Ты уж постарайся, пиши. Работаю я теперь на заводе и дома почти не бываю…»
В забытьи Измайлов все переживает заново. Стонет от досады на себя, от безграничной жалости к матери: нет, не затерялись его письма за последний месяц.
Но вот уже что-то новое перед глазами.
…Наступает полдень. Он спешит по старой тихой улице. Серые ветхие домики чем-то напоминают добрые старушечьи лица. Во дворах рослые тополя, заросли сирени.
Вот и родной дом. Перед окнами — волейбольная площадка. Здесь дотемна ребята и девчонки из соседней школы колотили мяч.
Измайлов волнуется. В нерешительности останавливается около окна, осторожно стучит. Во дворе слышатся торопливые шаги, и в калитке появляется мать, старенькая и совсем спокойная. Конечно, в загорелом парне с темными усами и медалями на груди не сразу узнает она сына…
— Я так и не успел ответить матери…
В танк проникает тонкий луч света.
— Уже утро?
— Утро?.. Не знаю.
— Солнышко…
— Значит, утро.
— Вот и еще день… Они, конечно, не забыли о нас… Теперь расстреляют в упор.
— Нет. Хотят взять живьем.
Измайлов слабо пошевелился.
— Нас? Не-ет, Сережа, не возьмут… Приподними меня.
— Ты лежи.
— Приподними.
— Отдохнул? — с надеждой спросил Сергей и осторожно усадил товарища. — Давно тебя жду. Действуй, Боря… Ну, что ты там видишь?
В смотровую щель Измайлов увидел большое вспаханное поле, залитые солнцем березовые перелески, по-утреннему голубое небо — и это было все, что он увидел в последний раз.
А Сергей спрашивал:
— Не тяни, Борька! Что видишь?
И после страшной догадки — спрашивал. Потом дотянулся до поникшего тела друга, привлек его к себе и не услышал биения сердца.
Решение пришло сразу. Стал обшаривать машину, складывая в кучу все, что могло гореть. Достал из кармана спички.
Но в последний момент раздумал.
Перед утром невдалеке слышал он подозрительный шум. Значит, враг затаился
Ожил мотор. Машина дернулась с места, но в тот же миг страшный удар потряс танк. И оттого что наступила невероятная тишина, Сергей подумал, что умирает.
В какой-то русской деревне обер-лейтенант Лемм видел, как солдат выстрелил собаке в голову. Долго вместе с солдатом наблюдал, как собака беззвучно вертелась на месте. Потом жалел об этом: смертельная агония животного часто снилась. А на войне редкий сон был добрым знаком.
Вот и сейчас он вспомнил виденное: русский танк, потеряв гусеницу, кружил и кружил на месте. Было страшно и хотелось уйти. И смертный час у русских грозен, как возмездие.
Когда стало известно, что советский танк, видимо, надолго остановился (это было за полночь), обер-лейтенант распорядился срочно и бесшумно подтянуть к нему противотанковые орудия и взвод автоматчиков. Старый полковник напутствовал:
— Итак, ваша судьба — в ваших руках. К этому мне нечего добавить.
С рассветом Лемм был на месте.
Танк стоял безмолвный и загадочный. В сотне шагов от него в молодом березняке притаились орудия, окопались автоматчики. Тут же оказались полевые жандармы.
Артиллерийский офицер доложил, что орудия нацелены и одного залпа будет достаточно.
— Боюсь, что в этом тоже есть риск, — устало сказал Лемм. Улыбнулся недоумению артиллериста. — Риск попасть в смешное положение. Может случиться, что мы расстреляем свой трофей. Подождем.
— Как угодно.
Время тянулось долго. Артиллерийский офицер нервничал. Он был убежден, что русские в танке спят, и еще неизвестно, что может случиться, когда они проснутся… Лемм ничего не предполагал. Он помнил свой печальный урок.
Да, танк проснулся. Не у одного Лемма заныло в груди, когда загудели его глушители. С надрывом, забыв, что рядом стоит старший, выкрикнул команду артиллерийский офицер. Грянул залп.
И танк закружил.
…Солдаты молчали. На лицах вместе со страхом проглядывало тупое любопытство.
Лемм нервничал:
«Может быть, есть смысл покончить сразу?»
— Итак, что будем делать? — услышал он голос артиллерийского офицера. — Танк умолк.
— Пошлите кого-нибудь на разведку.
— Слушаюсь.
Два солдата выбежали из березняка и неуверенно затрусили к танку. На полпути поползли.
— Идиоты! — не выдержал офицер и картинно зашагал по полю. Солдаты двинулись за ним. Пошел и Лемм.
Танк обступили. Очень скоро солдаты осмелели и принялись стучать по броне. А офицер даже взобрался наверх и попытался открыть люк. Но когда крышка люка подалась неожиданно легко, он камнем слетел вниз.
Показалась голова танкиста. Солдаты вскинули автоматы.
— Не стрелять! — приказал Лемм, хотя сам держал парабеллум наготове.