Опаленные войной
Шрифт:
«Но как ты о ней узнал?»
«В этом и есть тайна! В этом искусство! Понимаешь? Увидеть эту точку, понять и привнести изменения, чтобы последующая вереница событий шла по иному сценарию, вот оно – искусство магии, о котором все мечтают».
«Я бы хотел научиться этому».
«Все бы хотели этому научиться, но не всем дано. Впрочем, у тебя есть шанс. Со временем ты поймешь, как и что делать. Но и это не главное. Важнее – люди».
«Люди? Как люди могут быть важнее магии?»
«Есть такие люди, которые сами являются узлами огромной паутины. И они могут влиять на нее. Влиять
«Я?»
«Да, Дарольд, ты – узел Паутины Судьбы, очень важный узел. И только от тебя зависит, будет ли мир вокруг тебя жестоким или добрым, злым или милосердным… будет ли в нем править несправедливость или правда. Это большая ответственность».
Я почувствовал, что Вар Ло начинает исчезать.
«Вар Ло! Подожди!»
«Я устал, Дарольд. Мне нужно набраться сил».
«Но что мне делать дальше? У меня столько вопросов!»
«Я устал…»
«Куда мне идти?»
«А куда ты хочешь попасть?»
Вар Ло исчез, а меня понесло течением магии куда-то в сторону, и вместо того, чтобы покинуть это неспокойное море, я поддался его силам. Одного я страшился – погружаться в глубину. Скользить по поверхности было легко и безопасно. А вот там, в глубине магии, таилось нечто особое, чуждое человеческой природе. Страшное!
Бывалые рыбаки рассказывали, что так было и в обычном море. Сети иногда вытаскивали на поверхность лютых тварей, от одного вида которых трезвели самые пьяные. Тут не было верха и низа. Сторон света тоже не было. И даже само движение было абсолютным. Я чувствовал его, но не было ориентиров, чтобы понять, куда я двигаюсь и с какой скоростью. Это было странно. Я помнил, что при желании тут можно было подниматься вверх и опускаться в глубину, плыть то в одном направлении, то в другом. Стоило только пожелать.
Я пытался понять то, что открылось мне совсем недавно, и послушно двигался туда, куда несла меня магия. А она, казалось, не обращала на мое магическое воплощение никакого внимания. Просто жила своей жизнью. Лилась, перетекала, изменялась. И я словно растворялся в этом море. Терял себя. И одновременно находил что-то иное, новое, особенное.
«Что мне делать?» – подумал я и тут же вспомнил, с какой ненавистью говорила Ули о нордах. Да полно, о нордах ли? С какой ненавистью она говорила о людях вообще! Что делать с этой ненавистью? Как справиться с ней? Не является ли ее ненависть отзвуком того жуткого, тяжелого чувства, которое овладело мной, когда брат Ордена рассказал о смерти матери?.. И если так, то какие страшные последствия могут быть у этой ненависти? Во что превратится Ули, если даст волю этому чувству? Не будет ли вся ее жизнь уничтожена им?! Но что страшнее, покорность с которой ее сестра, Аги, принимает мир, или то желание бороться с миром, которое владеет Ули? А если она получит власть?
«Как же так вышло? Что нужно было пережить, чтобы так измениться?!»
Я думал об этом с горечью. От осознания того, что сестрам было плохо, мне делалось больно.
Проснулся я как раз с рассветом.
Дово и Лус уже разводили
– Что это?
– Не знаем, – ответили солдаты. – Это госпожа Аги изволили…
Ко мне подошла сестра.
– Травки местные, норды их все время заваривают. Сил прибавляет, и, вроде как, здоровья. У тебя же мальчик один в жару весь… Как же так можно?! Надо же лечить…
У костра, завернувшись в плащ, сидел с виноватым видом Эжен с чашей дымящегося настоя в руке.
– Хорошо. Всем будет полезно.
– Конечно, – радостно отозвалась Аги.
– А где Ули? – я обернулся и обнаружил, что спальные места сестер пустуют.
– Ушла в лес, – Аги пожала плечами.
Я почувствовал беспокойство, пошел по следам, которые хорошо виднелись на свежем снегу. Ули шла неровно. Часто петляла, что еще больше напугало меня. Ее душевное состояние и без того внушало тревогу. Кто знает, что могло прийти в голову женщине, пережившей столько горя и трудностей.
Вскоре я услышал шум и поторопился, опасаясь, что Ули попала в беду. Но потом увидел – сестра, вооружившись мечом, рубила деревья. Она зло истребляла подлесок, одним страшным движением перерубая сучья и довольно толстые молодые деревца. Я и не предполагал, что в ее худом теле таится столько силы. Удар за ударом наносила Ули. Ветки ложились на снег. Наконец она устала, отбросила оружие и закрыла лицо руками.
Под ногой предательски хрустнул сучок.
– Побоялся, что руки на себя наложу? – она не обернулась, голос звучал холодно, зло.
Я не нашелся что сказать, только пожал плечами.
– Не дождетесь, – сказала Ули. – Я еще отомщу. Я так отомщу, что…
Ее голос надломился. Сестра заплакала.
Я мигом оказался рядом, обнял. Забормотал что-то успокаивающее, принялся гладить ее спутанные волосы…
– У меня… – Ули прижала лицо к плащу, слова звучали глухо. – У меня почти ребенок был… Понимаешь?! Ребенок! От этих… Этих животных! Как я ненавижу все это, как же я ненавижу… Я не хочу быть женщиной, Дарольд. Как же я не хочу быть женщиной!
– Что… – я понимал, что спрашивать не стоит, но губы будто бы сам сложили слова. – Что случилось с…
– С ребенком? – Ули подняла лицо и посмотрела на меня так, что сделалось страшно от этого взгляда. – Ты думаешь, я могу родить от… От них?! От тварей этих?! Да ты видел, как они живут?! Ты видел, как они с женщинами обращаются?!
Она еще долго кричала. Ее худые руки вцепились в меня с невероятной силой. Было больно, но я молчал. Ждал, когда сестра выкричится.
Наконец она прижалась к моей груди и глухо прошептала:
– У меня теперь больше не будет детей. Никогда…
Я стиснул зубы. Сейчас я чувствовал, как переливается в сердце вся ее ненависть, как горит внутри, словно магический негасимый огонь. На душе было жутко и тоскливо.
Через некоторое время Ули немного успокоилась. Она обвисла на моих руках, будто силы оставили ее.
– Пойдем, – с трудом выдавил я из себя.
– Да, да… – она запахнула одежду. – Холодно тут… там Аги травки какие-то заварила… хотя… пропади они пропадом, эти травки, – устало сказала сестра и побрела обратно.