Опаленные зноем. Июньским воскресным днем
Шрифт:
Я вернулся в блиндаж.
Шубный имел привычку подключаться к коммутатору батальона и слушать, о чем разговаривает штаб с командирами других рот, какие поступают распоряжения с КП батальона. Почти бессменно сидя у телефона, Шубный был самым осведомленным человеком в батальонных делах. Сейчас он тоже подслушивал и доверительно прошептал мне:
— Про вас разговаривают.
Я взял трубку. Разговаривал командир батальона подполковник Фельдман — маленький, толстый, резкий и очень храбрый
— Так вот, — говорил Фельдман, — если успеешь, побывай у него и обязательно передай этому обормоту от моего имени, что, если он вздумает снова без моего разрешения идти в разведку, я сниму его с должности командира роты.
Послышался смех Станковича, потом он сказал:
— Ладно, я с ним поговору.
Покраснев, я положил трубку на стол.
— Выключись к чертовой матери! Нечего подслушивать чужие разговоры. Завели моду висеть на чужих проводах, сплетни собирать. Где Халдей?
— Я здесь, — отозвался тот, выходя из дальнего угла блиндажа.
— Нажаловались, Никита Петрович?
— Про что?
— Про кусты, известно про что.
— Я не жаловался, а только сказал подполковнику, когда он позвонил, где вы. Вот и все.
Халдей, спокойный, умудренный годами, уверенный в своей правоте, стоял передо мной и с тем сожалением, с каким обычно смотрят умные люди на того, кто делает глупости, смотрел на меня.
IV
Линия переднего края, образуя крутую дугу, протянулась чуть ли не на два километра. По оврагам, по кустам, не видя друг друга, маленькими гарнизонами сидели четыре пулеметных взвода моей роты.
На левом фланге находился лейтенант Сомов. С соседом, третьей ротой, которая занимала участок на километр левее и значительно позади его, у Сомова была огневая связь. Справа стоял младший лейтенант Огнев, между ними — кусты, в которых меня обстреляла «кукушка». Дальше, в овраге, окопался со своими людьми лейтенант Лемешко, а еще дальше — взвод старшины Прянишникова. Потом начиналось болото, густо поросшее кустами, а за болотом, в лесу, находился наш правый сосед,
На переднем крае шла обычная жизнь. Старший лейтенант Веселков и лейтенант Ростовцев начали пристреливать орудия и минометы, ставить перед пулеметными взводами заградогни. Постукивали пулеметы: это командиры, сговариваясь по телефону, устанавливали ориентиры кинжальных и фланкирующих огней для ночной стрельбы, готовились при необходимости прикрывать друг друга. Пристрелкой руководил Макаров. Мы еще ночью уточнили с ним все, что надо будет сделать днем, и составили примерную схему обороны.
Пришли на КП Ростовцев и Веселков. Орудия и минометы пристреляны. Перед
Веселков с честью носил свою фамилию. Это был песенник, балагур, плясун. Вот и сейчас — уселся на нары, сдвинул фуражку на затылок, привалился плечом к стенке и потихоньку запел:
Расцветай, кудрявая рябина, Ой да наливайтесь, вишни, соком вешним…Рябоватый малоразговорчивый Ростовцев, сидя подлег него, скручивал папироску. Ростовцев — чудесный практик из сержантов. Звание лейтенанта присвоено ему недавно. Он еще не привык к офицерским погонам: они смущают его. Очевидно, поэтому он несколько дней ходил вообще без погон: сержантские снял, так как уже перестал быть сержантом, а надеть офицерские погоны стеснялся — слишком неожиданным был для него этот переход, если можно так выразиться, из сержантского в офицерское положение. Лишь потом, когда я сделал ему замечание, он решился надеть погоны.
Не успел Веселков закончить свою песню, как меня вызвали. В овраге стояла толпа автоматчиков. На склоне оврага сидел генерал Кучерявенко, командир дивизии, в оперативном подчинении которой находился наш батальон. Генерал о чем-то разговаривал со своим адъютантом, стоявшим подле него.
— Командир четвертой роты капитан… — начал я докладывать, но генерал перебил меня:
— Ладно, знаю. Пойдем посмотрим, как вы тут устроились.
Я повел его во взвод Лемешко. Дорога туда была самой безопасной.
— А ведь обстреляли нас, сволочи! — вдруг сказал генерал.
— Вы напрасно днем пришли сюда, — ответил я. — Опасно.
— Ну это еще полбеды, — весело отозвался он. — Люди-то твои ходят?
— Ходят.
— А мы что, не люди, что ли?
Когда мы пришли во взвод Лемешко и, высунув перископ, смогли увидеть лишь небольшой участок нейтральной полосы, а дальше все скрывалось от нашего взора за бугром, генерал призадумался. Отдав перископ Лемешко, он долго молчал, покусывая прутик.
— Плохо, — наконец проговорил он. — Как, по-твоему, сержант? — обратился он вдруг к сержанту Фесенко, стоявшему тут же.
— Не видно ничего, товарищ генерал, — бойко ответил тот. — Надо вперед продвинуться. А так — разве это война? Вслепую-то?
Генерал, прищурясь, посмотрел на меня. Лицо его оживилось, он как бы спрашивал меня с веселым любопытством своими зоркими, небольшими, окруженными старческими морщинками глазами: «Понял ли ты что-нибудь? Неужели ты ничего не понял?»