Опасайтесь лысых и усатых
Шрифт:
— Не за что, — усмехнулся дед. — А вы знаете что? Оставайтесь у меня, а? Пойдем сейчас в деревню, я вас молочком отпою.
— Нам надо дальше плыть.
— Ну, воля ваша, — вздохнул дед. — А как лес проплывете, сразу увидите деревню. Это и есть Коровиха. Там живет мой кум — Кузя. У него и молочком отопьетесь.
— У кума-то Кузи ничего не летает? — осторожно спросил капитан.
— Куда там, — засмеялся дед Аверя. — У него хозяйство. Куры, овцы, корова. Куда ему летать.
Мы надели рюкзаки, подняли на плечи «Одуванчик». Нос лодки
— Поклон куму не забудьте! — крикнул вдогонку дед Аверя.
Кондратка и вправду оказалась сразу за полем. Пошире макарки, текла она, прижимаясь боком к старым дремучим елкам. А другой ее берег тонул в луговых цветах.
Синие и хрустальные стрекозы летали над Кондраткой.
Мы опустили лодку на воду, и, пока капитан укладывал вещи поудобнее, я оглянулся.
Недолго, кажется, мы шли через поле, а как уже далеко-далеко остались три сосны и маленькая фигурка под ними, взмахивающая на прощанье рукой.
Горемыки мы все-таки, горемыки! Горемыки оттого, что расстаемся друг с другом.
— Подожди минуту, — сказал я капитану и побежал через поле обратно.
Дед Аверя стоял под соснами, грустно опустив летающую свою голову. Мы обнялись на прощанье, и я отдал ему пачку хорошего индийского чаю, того, что называется черный, байховый.
Глава XIX. КУМ КУЗЯ
И течение в Кондратке оказалось куда быстрей. По макарке медленно влеклись мы, а тут подхватила лодку резвая волна, полетел «Одуванчик» весело и быстро. Капитан вовсе не брал весла, а я чуть загребал и притормаживал, опасаясь коряг и подводных камней.
Но не было в речке Кондратке коряг, вода здесь была синяя и молодая. В ней вспыхивали ослепительные диски — солнечные блики, голавлиные бока. И птиц было много, и все больше куликов. Они бежали перед нами по берегам, взмахивали белыми хвостами, взлетали с криком.
— Кулики взлетают! — радостно сообщал капитан и добавить к этому сообщению больше ничего не мог.
Развеселила нас Кондратка-речка, отвлекла от горемычной нашей судьбы.
— Кулики взлетают! Кулики! — не Голова Летающая, а — кулики! — вскрикивал капитан.
— Летающая Голова куликам не помеха, — заметил я. — Пускай летают и те, и другие.
— Чепуха это, — сказал капитан. — Пускай кулики летают, а голова человеческая на плечах сидит.
В душе-то своей я был согласен с капитаном. Я всегда восхищался полетом куликов. На первый взгляд, вроде и нет у них особого полета, а только взлет с пробежкой по песочку и крик: кууууу-лик! Но есть он, есть полет, который быстро уходит из глаз и еще быстрей из памяти. И с этим бессмертным полетом нечего рядом болтаться человеческой голове.
— И вообще я не верю, что у деда голова летает, — сказал неожиданно капитан.
— Погоди, но мы ведь сами только что видели. Летала, еще и чесночку
— Обман это, — сказал капитан. — Чикнул в пупок — и голова полетела.
Чушь! Голова наша и с телом-то вместе летать не может. И это хорошо, даже замечательно.
— Чего ж в этом хорошего?
— Телу человеческому летать не нужно, — твердо сказал капитан. — Самое лучшее в человеке — это голова. А тело — чепуха, подпорка и ящик для питания головы. Взять, к примеру, живот — это ведь ужас! Нет, я вовсе не хочу, чтоб мой живот летал. А вот голова — хорошо бы, да не дал бог.
— А что ты к животу привязался? — сказал я. — Чего он тебе сделал? Пускай и он полетает немного.
— Терпеть не могу живот! — раздраженно отвечал капитан. — Тут уж матушка-природа не расстаралась. Все так здорово придумала в человеке, и вдруг — живот!
— Успокойся, — сказал я, — вряд ли есть на свете летающие животы.
Но капитан не мог успокоиться. Он ругал живот на все корки и совершенно захаял это создание матушки-природы.
Природа же матушка легкою волною несла нашу лодку мимо древних елок и сосен, среди березняков и перелесков, как будто намекая капитану, что ею создано и кое-что получше живота.
Лес, что тянулся по левому берегу, кончился. Вместе с Кондраткой вылетел «Одуванчик» в поле, на простор, и мы увидели деревню Коровиху.
На холмах, рассеченных заборами, лежала деревня Коровиха. Низкие серые дома ползли вверх по склонам, а вниз, к речке, скатывались с холмов баньки. Никаких коров видно не было, но в деревне, в линиях холмов было и вправду что-то коровье.
Разыскав по огородам Кузин дом, мы постучались в окно. Тут же стекла распахнулись, на улицу высунулась женщина с пунцовыми щеками, в белом платке. Как видно, кума.
— Не здесь ли Кузьма живет? — спросил я. — Аверьянов кум? Мы ему от деда Авери поклон принесли.
Недоверчиво осмотрев нас, женщина захлопнула окно и спряталась в доме.
Никаких признаков жизни из окна более не являлось.
Подождав пару минут, я снова стукнул в стекло. Пунцовая кума быстро высунулась наружу.
— Дома хозяин-то?
— Дома.
— Так пускай на улицу выйдет.
Кума задумалась и, сомневаясь, покачала головой.
— На улицу он выйти не может.
— Что такое с ним? Не заболел ли?
— Да вроде нет, — ответила кума, призадумавшись.
— Ну пускай в окно выглянет.
— Ну уж нет, — сказала кума, — этого никак нельзя. Да вы заходите в дом.
Слегка растерянные, мы с капитаном поднялись в сени, скинули сапоги и вошли в избу. Из открытой двери вкусно пахнуло рыбными пирогами, топленым молоком. В огромной семиоконной комнате стоял вдоль окон стол, у которого и сидела пунцовая кума. Кума Кузи видно не было.