Опасная колея

Федотова Юлия Викторовна

Удальцев его уговаривал:

— Роман Григорьевич, ведь в корне вашей собственной фамилии слышится явное созвучие с именем «Иван». Мне думается, это неспроста!

Вот именно — одно лишь созвучие! Дело в том, что род их произошёл из Ливонии, и звались они изначально дворянами Ливонскими. Потом какой-то нерадивый дьячок позабыл дописать закорючку, и стали Ливонские Ивонскими. А там и «о» преобразовалось в «е», может, тоже по ошибке, может, для благозвучия. Так что заветное имя тут ни при чём, и на роль героя-победителя он, Роман Григорьевич, решительно не подходит. Разве что за серого волка мог бы сойти, если бы вовремя научили оборачиваться, но об этом даже вслух не скажешь… Ах, где бы им, пока не поздно, разжиться Иваном? Где бы,

где бы…

— Знаю! — воскликнул Ивенский, заставив помощника вздрогнуть от неожиданности а соседей по вагону обернуться на возглас. — Придумал! Удальцев, помните Листунова, того спесивого господина, что вёл дело об убийстве Контоккайнена? Ведь его звали именно Иван! Иван Агафонович, кажется… Он-то нам и нужен!

Ах! Вот уж с этим Тит Ардалионович никак не мог согласиться! Мало того, что у них безжалостно отобрали с таким трудом расследованное дело, и все лавры теперь достанутся какому-то Сиверцеву. Не хватало ещё, чтобы гадкий Листунов с их подачи стяжал славу народного героя, а они снова остались в стороне! Где справедливость-то?

— Тит Ардалионович, о чём вы? — сказал Ивенский с укоризной. — Нам теперь не до славы и даже не до справедливости — быть бы живу! Останется на месте нашего распрекрасного отечества «пустыня обширная» — и что толку в той славе, кому она будет нужна? Нет, решено, берём Листунова. Думаю, он будет счастлив прокатиться за границу за казённый счёт.

Удальцев надулся как мышь на крупу, пробурчал с обидой:

— Как знаете, ваше высокоблагородие, да только он всё равно не подходит! Победитель Кощея должен быть не просто Иваном, а ещё и царевичем, или, по крайней мере, корни княжеские иметь, как тот Годинович. А из Листунова какой царевич? Сразу видно, что он из разночинцев, даже дворянского звания, поди-ка, не имеет. Не годится он на историческую роль!

— А вот и нет! — возразил Роман Григорьевич запальчиво. — Вы, Удальцев, плохо знаете русский фольклор, а он, между прочим, содержит мудрость народную! Иван совсем не обязательно должен быть царевичем, вполне достаточно и дурака!

Почему-то от таких его слов Титу Ардалионовичу сразу стало легче.

А в Листунове Роман Григорьевич не ошибся: известие о предстоящей поездке он воспринял с восторгом. Сразу побежал домой за саквояжем, а вернулся разодетым в пух и прах: элегантное мышиного цвета пальто (самую малость тесноватое, должно быть, у кого-то одолжил), однобортная визитка с округлыми полами, узкие брючки с лампасами, чёрный шёлковый цилиндр (время от времени съезжавший на нос), тросточка, галстучный шарф с кольцом, белые лайковые перчатки — будто на бал собрался. Волосы, прежде такие непокорные, тщательно напомажены, усики над верхней губой вытянуты в ниточку, бакенбарды оттопырены крыльями — красотища! Рядом с таким авантажным господином Ивенский с Удальцевым в своих скромных и практичных дорожных костюмах стали казаться студентиками из небогатых фамилий.

— Батюшки! Каким вы нынче франтом! — не удержался от возгласа Афанасий Дмитриевич, начальник пальмиркого сыскного отделения, при виде своего подчинённого, преобразившегося столь радикально и стремительно — когда только успел? Всего-то часа полтора отсутствовал!

— Ну, трепещи, Европа! Сами Иван Агафоныч едут! Народный герой! — язвительно пробурчал Удальцев.

Роман Григорьевич сдержанно усмехнулся.

Часть 4

Где вы, грядущие гунны,

Что тучей нависли над миром!

Слышу ваш топот чугунный

По ещё не открытым Пальмирам.

На нас ордой опьянелой

Рухните с тёмных становий

В. Брюсов

Вот и остались позади и гранитные набережные Северной Пальмиры, и островерхие очертания Кронбургского рейда, и сонные воды Невской губы, замутнённые мелким ледяным крошевом. Пароход «Невский» вышёл на просторы Финнмаркского залива.

Из-за спешного

отбытия на борту разместились очень неудачно — не смотря на суровую зимнюю пору, не слишком-то располагающую к морским путешествиям, свободные места оставались лишь в третьем классе. Единственное, что мог сделать капитан для своего важного пассажира и его сопровождающих (под «важным пассажиром» мы, конечно же, понимаем Романа Григорьевича, а не Ивана Агафоновича, как ошибочно вообразил капитан) — это не подселять к ним в каюту четвёртого, постороннего человека, и выделить три места за столом в обеденном зале первого класса. Что ж, и на том спасибо. Это Листунов сильно досадовал, что не удалось шикануть на деньги казны, а Ивенскому с Удальцевым было, по большому счёту, всё равно. Первый сызмальства видел вокруг себя достаточно роскоши, чтобы стать к ней равнодушным, второй искренне полагал доставшуюся им четырёхместную каюту весьма комфортной и даже не лишенной красоты.

К вечеру стало ясно, отчего капитан так охотно предложил им столоваться в пером классе — началась сильная качка. Так уж счастливо совпало, что все трое оказались к ней совершенно нечувствительны, и за ужином очень удивлялись: если все каюты заполнены под завязку, почему в обеденном зале так безлюдно, что пустует добрых две трети мест? И почему то один, то другой пассажир вдруг бросает свой прибор и, пошатываясь, спешит прочь с таким зелёным и кислым лицом, будто проглотил какую-то гадость? При том, что еда на пароходе была очень даже недурна, разве что справиться с ней было не так легко. Все тарелки на столах были зафиксированы меж специальных реечек, графины и бутылки тоже имели свои крепления, однако, содержимое их вело себя достаточно бурно, и в один момент жаркое чуть не переместилось на колени Романа Григорьевича, а Листунов облился столовым вином. Тит Ардалионович, хоть и путешествовал морем впервые, проявил себя самым ловким из троих. Даже официанты, разносившие подносы, демонстрируя при этом чудеса эквилибристики, стали поглядывать на него с уважением.

После ужина Тит Ардалионович в погоне за новыми ощущениями выбрался на палубу, но там оказалось скучно. До чего не дотронься — всё было обледенелым. За бортом вздымались грозного вида волны, время от времени они зловеще накатывли на палубу и стекали с неё дождём. А дальше, насколько хватало глаз, была лишь глухая, непроглядная, очень однообразная чернота — ни огонька, ни самого слабого отсвета. Ледяной ветер обжигал лицо и старался сбить с ног, брызги покрывали одежду солёной изморозью, под ногами было скользко.

Но, не смотря на дурную погоду, на палубе он оказался не один. Множество людей, рискуя подхватить опасную простуду, склонялись над бортовыми сетками, увешанными гроздьями сосулек, и по характерным неаппетитным звукам, издаваемым ими время от времени, Тит Ардалионович догадался, что на самом деле они занимаются вовсе не созерцанием таинственных морских глубин, а совсем другим, куда более прозаическим делом. Стало неприятно.

— Тит Ардалионович! — раздался за спиной знакомый голос. — Право, ну что вы там застряли? Вот смоет вас за борт и что я, по-вашему, должен буду делать? Немедленно ступайте в каюту!

— Зато у вас останется Иван Листунов! — буркнул Удальцев, хоть и рад был выполнить приказ начальства. Ему казалось, он сказал это очень тихо, но Роман Григорьевич его услышал.

— Листунов мне вас не заменит, я к вам уже привык, — ответил он, ничуть не осердившись на непозволительный ропот подчинённого. Тогда и Удальцев сменил гнев на милость, спросил:

— Роман Григорьевич, зима нынче суровая, а море не замёрзло — как так получается?

— Морская служба обеспечивает судоходство, — равнодушно пояснил тот. — А вы разве не знали? Наша-то слабовато работает, сами видели, какая ледяная каша вдоль берегов. И датчане, говорят, не слишком стараются. Зато у германцев и ляхов маги очень хороши, про свеев и финнмаркцев и говорить нечего — эти, если захотят, и Ледовитый океан растопят.