Опасная колея
Шрифт:
— Нет, а кто на нас первый с палкой кинулся?! — возмутился Удальцев, видя, что Роман Григорьевич давать наглецу отпор не обирается, только стоит, пошатываясь, и моргает утомлённо (надо отдать старому волхву должное — он приходил в себя куда быстрее, чем молодой ведьмак).
— Чадо неразумное, неучёное! То не палка, то жезл Свентовитов! — презрительно бросил волхв. — Ступайте уже своей дорогой, надоели! — из грозного старца-воителя он на глазах превращался в сварливого дедка.
— Путь покажи, — напомнил Ивенский.
— Сам не видишь, что ль? — удивился старик.
И тогда Роман
…Вот оно — настоящее испытание! Попробуй-ка, шагни с обрыва в два десятка саженей высотой, особенно если никакого путеводного луча в глаза не видишь!
Да, так уж вышло, что спутники агента Ивенского ни Путь узреть не могли, ни подвиг начальства оценить. Для них смертельное противостояние двух чародеев выглядело более чем мирно: ни огня, ни воды, ни птиц не было, просто один шёл медленно, будто чего-то опасаясь, другой на него свирепо таращился, а потом вдруг разом обмяк и ни с того ни с сего заговорил о душе. Но если в первый раз эта магическая слепота сослужила им добрую службу, от страха уберегла, то теперь оказалась во вред.
— Что замерли, как кони перед оковой? Никуда вы не рухнете! — сердито убеждал Роман Григорьевич. — Вот она, дорога, перед носом! Вот я на неё сапогом ступаю, — он демонстративно тряс ногой над пропастью. — Сами не видите, поверьте умным людям! — интересно, кого он имел в виду, себя или волхва? — Ну, раз боитесь — один против Кощея пойду! — эх, не уговаривать — приказать бы им, да что-то подсказывало: в таком деле приказывать нельзя, добровольно должны решиться. — Всё! Я пошёл, а вы как хотите! Удальцев, я был о вас лучшего мнения, так и знайте!
Ивенский сделал движение вперёд, но помощник вцепился в него как клещ.
— Нет!!! Роман Григорьевич, не надо! Этот волхв — он вас заколдовал нарочно, чтобы расшиблись.
— Три шага назад! Живо! — распорядился Ивенский жёстко — это он приказать мог. А Удальцев ослушаться — не мог, отступил, помертвев.
Роман Григорьевич уверенно шагнул с обрыва, подчинённые взвыли от ужаса…
Но не падало тело в море, не разбивалось об острые камни — ИСЧЕЗЛО! Будто растворилось в холодном солёном воздухе, только слабое мерцание осталось в том месте, где ещё мгновение назад его высокоблагородие наблюдались во плоти.
— Подождите! Я с вами! — голос Удальцева сорвался на отчаянный фальцет, он ринулся вперёд…
И чуть не сшиб начальника с ног. А сзади с разгону налетел Листунов, и они всей кучей повалились в траву. Эх, и славные же травы зеленели на Буяне, хоть косой коси, даром что зима!
Впрочем, зима осталась там, на Рюгене. Здесь же стояло самое настоящее жаркое лето, с солнышком, цветочками, птичками и прочими атрибутами, совершенно не характерными для конца декабря. Хороши же они оказались в шинелях, шапках да сапогах! Раздеваться пришлось очень поспешно, чуть не до белья.
— Вот не думал, что придётся изображать народных героев в подштанниках! — бормотал Листунов в некотором смущении. Роман Григорьевич на это махнул рукой и заявил,
Он вырастал из синя-моря, обрывистый и дикий, похожий на могучую гору с плоско срезанной вершиной. Далеко внизу о крутые прибрежные скалы с грохотом разбивались волны, кипели, как вода в котле. Округлая, заметно понижающаяся к центру равнина просматривалась от края до края, и всё, что имелось на ней, сразу бросалось в глаза; только восточная оконечность была скрыта пологом леса.
Вдалеке, точно посреди острова белело что-то массивное. Бел-горюч камень алатырь — догадался Тит Ардалионович. Эх, вот бы поближе посмотреть! Интересно, дозволит ли Роман Григорьевич?
На северном краю, на самом обрыве, возвышалось какое-то строение, вроде широкой, приземистой башни, окружённое пятью рядами колец, то ли выложенных чем-то, то ли вычерченных — издали не разобрать. Пожалуй, это было чьё-то капище.
Деревьев же, если не считать тех, что образовывали лес (судя по цвету зелени и форме макушек, хвойный), на острове росло не так много, они были беспорядочно разбросаны по равнине, стояли где одиноко, где небольшими кучками.
— Пожалуй, до ночи провозишься, пока все обойдёшь, — недовольно отметил Ивенский. — Надо было заставить волхва пойти с нами. Ему-то наверняка известно, где тут кощеев дуб.
— Сами отыщем, — возразил Тит Ардалионович. — Уж больно у волхва нрав дурной. Как глянет синющим глазом — мороз по коже. Ну его к богам!
…Долго искать не пришлось. Пошли наугад к ближайшему дереву справа, и Тит Ардалионович первым уловил, что к посвисту ветра стал примешиваться новый, неприятный звук, похожий на скрип несмазанного колеса. Только никакое это было не колесо. С мощной горизонтальной ветви огромного дуба, раскинувшего крону над самым обрывом, свисал на перекинутых кольцом цепях каменный сундук. Ветер раскачивал его, цепи истошно скрипели. Вот оно, древо Кощеево! Всего-то сотню шагов пришлось сделать до него.
— Ах, как ловко устроено, — умилился Роман Григорьевич. — Видно, нарочно, чтобы Иванам далеко не ходить, не утомляться… А в книгах пишут, будто Бессмертный свой дуб пуще глаза стережёт! Что-то незаметно!
— Это только говорится, будто стережёт, — снова, теперь уже на правах знатока, возразил Удальцев. — Это Ивана так запугивают. А про то, чтобы у него возникли какие-то трудности, кроме того, что живность начинает разбегаться, ни в одном сказе, ни слова. Никто на него не нападает, никто не пытается помешать. Спокойно достаёт сундук, и все дела.