Опасная тропа
Шрифт:
Вот так-то меня и встретила тогда жизнь. А как я верил ей, как надеялся, что она будет ко мне милостива. Да, жизнь — это особая школа, и каждому она преподает свой, не похожий на другие, урок. И его-то, этот урок, люди называют судьбой. Теперь, конечно, время не такое суровое, каким оно было тогда, и все-таки жизнь по учебникам да по книгам не построишь и не познаешь. Жизнь сама собой не открывается, надо долго и терпеливо искать и находить подходящие, свои ключи, чтоб открыть в ней те или иные двери.
— Тубчиев Хайдар!
— Я здесь, — выходит к столу президиума смущенный парень.
Это лучший ученик в школе, сын сельского портного. С пятого класса стенгазету школьную он оформлял,
— Поздравляю тебя, сынок, с окончанием школы. Мы тобой всегда были довольны, ты учился прилежно, желаем тебе, чтоб и в дальнейшем весь аул был тобой доволен. Ты награждаешься школьной грамотой и вот этой книгой за отличную учебу, — Вера Васильевна передает в его руки аттестат, грамоту и книгу «Дерсу Узала».
«Наш аул, наша школа, наши дети» — эти слова часто можно услышать от Галины Ивановны Изотовой, от Веры Васильевны, так же как и от Михайлы. Слились они со всем нашим селом. В нашем ауле Уя-Дуя Изотова, Ковалев были первыми из русских, так нее как и украинская семья Иванко, которая эвакуировалась из-под Днепропетровска. Вера и Михайла были моими ровесниками и самыми лучшими друзьями. Такими мы и остались. И скажу, почтенные, все-таки дети военных лет были добрее, щедрее и дружнее. Да и не только дети, и взрослые как бы ближе были друг другу. Не могу вам объяснить, почтенные, отчего это происходит, но какими-то черствыми мы становимся, отдаляемся друг от друга, все меньше чувствуем рядом тепло соседа. В чем дело? Может быть, этому объяснение наша обремененность заботами? Вряд ли: забот и раньше было немало, если не больше. Надо не терять, а хранить, оберегать тепло между людьми.
Многие горцы и горянки, которые обращаются сейчас к врачу Михайле, так и говорят: «Добрый человек, дай бог ему здоровья, по-нашему говорит хорошо, главное, — сердцем понимает…»
— Хари рузикар се изулив? Бах дебали дардлизи, мариркуд, ишарад ара-сахли дурарулхад… — встречает Михайла больную, с заметным украинским акцентом произнося эти даргинские слова: «Садитесь, сестра моя двоюродная, что у вас болит? Не надо так печалиться, отсюда вы уйдете в добром здравии».
И что я стал замечать: русские, которые жили и живут долго в наших горах, говорят совершенно иначе по-русски, чем те, которые живут в России, как-то по-восточному, образно, немного витиевато и совершенно не умеют браниться.
Окончили они вузы в Махачкале, и, конечно, сельчане думали, что они не вернутся в аул, будут жить и работать в городе. Но как же были обрадованы, когда они вернулись в аул. Сначала Вера, — я до сих пор думаю, как это наши джигиты упустили ее, — затем и Михайла. И сыграли им в ауле настоящую горскую свадьбу с барабаном и зурной.
АСИЯТ — СЕСТРА СЕМИ БРАТЬЕВ
— Мисриева Асият! — называет имя выпускницы Галина Ивановна. И выходит вперед одна из двенадцати горянок, окончивших в этом году школу.
Гордая, самостоятельная девушка, самая большая затейница в школе, но не зловредная. На лице ее ни тени смущения или неловкости. Хороша она в облегающем тело новом коротком платье апельсинового цвета, с комсомольским значком на груди.
Нельзя сказать, что она красивее всех остальных, но природа не поскупилась, вылепив ее такой ладной и стройной. А из всех качеств самое прекрасное в ней, конечно же, молодость. Здоровьем и чистотой дышит ее открытое, ясное лицо. «Спелая, как персик на макушке»,
Асият, Асият… Вы только вглядитесь хорошенько, как смотрят на нее сидящие в президиуме! А у Кужака заколотилось старое сердце, глядя на эти исполненные совершенства черты юной горянки. И Асият понимает, что ею любуются, еще неопытным чутьем знает себе цену, и улыбка ее будто озарена волшебным лучом. Да и вся она словно светится изнутри.
— Раньше таких не было… клянусь, царица! — шепчет председатель сельсовета и сам же смущенно отводит взгляд, — ведь не подобает почтенному горцу точить свой взгляд о девичьи прелести. Всему ведь, к сожалению, свое время. А моя бабушка воскликнула бы: «А для чего даны глаза человеку, если досыта не полюбоваться красотой!»
Да, теперь я понимаю, почему ее отец, чабан совхоза Али-Булат как-то на гудекане сказал:
— Что вы, братцы, чтоб я свою дочь послал учиться в город? Нет. Лучше пусть она целыми днями навоз месить будет — да в ауле. Там, в городе, такое творится!
— Ничего там не творится, ты просто преувеличиваешь… — заметил тогда присутствующий на гудекане председатель сельсовета Паранг. — Вот его дочь вчера показывали… — Паранг оглянулся на Хаттайла Абакара, — по телевизору среди ребят стройотряда, который отправился куда-то на Север, вспомнил, кажется, в Архангельск. Так один парень даже руку на ее плечо положил…
— Ты врешь… — морщится Хаттайла Абакар.
— Ты гордиться должен, что у тебя есть такая дочь… — говорит Паранг, хлопнув Хаттайла Абакара по плечу.
Да, Асият — любимая дочь у Али-Булата и сестра семи братьев и потому самостоятельная. Когда он, Али-Булат, будучи на зимовье в Ногайских степях, получил весть о ее рождении, отвязал серебряный кинжал с поясом, подарил его доброму вестнику и сказал: «Молодец моя жена, моя Хадижа! Я же знал, что она родит мне дочь. У семерых братьев должна быть своя сестра, как это в сказке бывает». Хорошо знаю Асият. С детства независимая была, гордая и драчливая с мальчишками. Можно сказать, на нее жаловались и роптали сельчане и учителя больше, чем на всех сыновей, вместе взятых. Из вчерашней озорной девчушки выросла такая красавица, прямо душа радуется. Время сгладило в ней угловатость, несоразмерность, неловкость, и кожа обрела бархатистость. «Счастья тебе и радостей светлых в жизни!» — хочется воскликнуть.
— Ну, что нам скажет наша Асият? — обращается к ней Вера Васильевна, ей эта девушка больше, чем кто-либо, доставляла хлопот и огорчений. Она подошла к ней, по-матерински погладила своей нежной рукой ее голову. — Что думаешь делать дальше, доченька?
— Я, дорогая Вера Васильевна, каждое лето во время каникул, вы знаете, работала на ферме, маме помогала… Полюбилось мне это дело, нравятся мне коровы и телята.
Друзья и подруги недоуменно переглядывались: мол, при чем здесь эти коровы и телята с грустными глазами и какие-то ласки, что она хочет этим сказать? И в учительской наступила такая тишина, что слышно было, как легкий летний ветерок треплет ветки деревьев за окном.