Опасная тропа

Абу-Бакар Ахмедхан

СЕМЬЯ — УБЕЖИЩЕ ОТ ЖИЗНЕННЫХ НЕВЗГОД

Когда человек видит неладное в чужой семье, к своей он поневоле становится внимательнее и добрее. Может быть, это инстинкт самосохранения, а может быть, просто настороженность. Человек как бы боится проникновения вируса неприязни и отчужденности, разлада и недоброжелательности в свою семью. Да, да, как и любая другая заразная болезнь, так и семейные раздоры и ссоры могут передаваться. Не знаю как вам, почтенные, но мне не раз приходилось в этом убеждаться. Как говорится,

привяжи осла рядом с быком, — перейдут либо масть, либо привычки. С этими вот мыслями переступил я порог своего дома и захожу к себе с таким чувством, будто меня долго не было, и я успел соскучиться по жене и детям. Они радуют мое сердце и тешат глаз. При виде меня младшая дочурка бросается ко мне на руки: «Папа, папочка пришел». А с остальными детьми возилась жена:

— Зейнаб, оставь в покое швейную машину. Мина, где ты?.. Фарида, иди за водой, Хасан, поешь все… Что с вами мне делать?

Хасан, как всегда веселый и оживленный, подбегает к маме, обнимает ее и поет:

Вся жизнь впереди, Надейся и жди!

— Да, это мне и остается, сыночек дорогой, ты же ничего не поел. Ну-ка пойдем, поешь… — берет его на руки Патимат.

— А ты, мамочка, тоже не ела, — обнимает он маму.

— И мы поедим. Вот и папочка вернулся. Давай спросим, что папочка хочет?.. — спохватывается Патимат. — Есть у нас суп перловый, могу яичницу сделать, колбасу пожарить… или консервы рыбные открыть?

— Что ты, то и я, — говорю, протягивая из кулька каждому по конфете, — остальное маме. Хватит, хватит, сладкого много нельзя, вон у Хасана зубы выпадают, старик, старик, эй, дедушка, сколько тебе лет?

— Зато у меня новые вырастут, — бросается ко мне с кулачками малыш.

— Но как хорошо, что на улице соседского бычка нет, а?

— Ты его пих-пах и убил.

— И мы с ним что сделали?

— Мы его съели.

— Правильно. А у Фариды почему глаза красные? Ну-ка, покажись, доченька.

— Ты бы к врачу ее сводил. Она давно жалуется на глаза, плохо стала видеть, — замечает жена.

— А почему раньше об этом мне не сказала?

— Как не сказала? Разве у тебя есть время о семье заботиться? — Нет-нет, да моя жена бросает такие камни в мой огород.

— Иди за водой, вернешься, мы к врачу сходим, — ласково говорю я дочери.

— А глазного врача нету.

— Где он?

— В отпуск уехал.

— Так, так, с глазами шутить нельзя. Мы с тобой сегодня же поедем в район, да, да, поедем. На машину у меня деньги есть, рубль туда и рубль обратно.

— Папа, и меня покатай! — просит Зейнаб.

— У меня больше нет денег. Вас потом покатаю, обязательно… с завтрашнего дня я начинаю работать на строительстве… подзаработаю не меньше четырехсот рублей и… — говорю я, опережая время, выдавая желаемое за действительное. Не люблю я заранее что-то предполагать, потому что часто приходилось разочаровываться, но на этот раз не удержался.

— Ой, четыреста рублей!.. — радуется жена, — они тебе обещали?

—

Нет. Это я рассчитываю.

— Купим телевизор, папочка, правда же? — подбегает Фарида и обнимает меня.

— Идите на веранду, дайте отцу поесть… — говорит раздобревшая Патимат и ставит мне тарелку супу. Она так близко наклонилась ко мне, что я поцеловал ее в щеку.

— Ой, папа-мама целуются, папа-мама целуются, — вырывается Хасан из моих рук и убегает на веранду, чтоб другим рассказать.

— Теперь все расскажет… — зарделась Патимат. — Такой болтун. Все на улицу выносит.

— Пусть, пусть, — говорю я, чувствуя вкус еды, как говорится, сладость еды бывает в ложке. Это значит, аппетит приходит во время еды.

— Стыдно же от соседей.

— Ничего не стыдно, жена моя, чужого не крали, совесть не потеряли… Зачем же стыдиться? Скажи мне, жена моя, ты знаешь наш водопад Чах-Чах?

— Знаю. Не раз теленка искала там.

— Хоть раз ты купалась там?

— Ни разу. А что ты о водопаде вдруг вспомнил? — удивленно взглянула на меня жена.

— Так просто. И желание ни разу не появлялось там искупаться? — спрашиваю я, вспомнив чьи-то глубокомысленные слова: «Даже солнце не может осветить так жизнь, как жена в доме».

— Что это с тобой? — смеется Патимат. Светлая у моей жены улыбка, светлая и разумная.

— Ну, скажи.

— А кому не хочется в жаркий день искупаться?! — признается она.

— Будет время, сходим, хорошо?

— Ты хочешь, чтоб я там искупалась?

— Очень хочу.

А сынишка между тем на веранде сестричкам показывал, как папа маму целовал. Шалунишка наш Хасанчик.

— А хороший, оказывается, наш Усатый Ражбадин, — вдруг заключаю я.

— А кто тебе сказал, что он плохой?

— Как? Разве не ты его поносила?

— В сердцах чего ни скажешь! Разве плохие и хорошие люди бывают? Нельзя же так рассуждать, — если тебе не угодил человек, значит, он плохой…

— А как тебе нравится Анай?

— Анай? Ну, как тебе сказать? Не такая она дурная, как люди говорят, по-моему, в ней не хватает одной струны, — мудрено сказала жена.

— Что за струна?

— Ну, так женщины у родника говорят. На чугуре бывают четыре струны и еще одна невидимая, которая звучит в ловких руках. А у Анай только три… веселая струна в ней отсутствует. Вот и все.

— Умница ты, жена моя.

— А ты думаешь, если я белье стираю, кизяк руками леплю, корову дою, так я совсем уже…

— Нет, нет, что ты, не думаю.

— Думаешь, я не хочу причесаться, приодеться, людям показаться… — на улыбающемся лице ее блеснули слезы, горько она поджала губы. — Ты прости, я тебя не виню, муж мой, но даже капле воды не хочется упасть в грязное место.

— Это ты меня прости, жена моя… Ты прости, — расчувствовался я, сердце у меня дрогнуло, и я платочком вытер ее слезы. — Ты знаешь, сегодня разговорился я с твоим родственником… ну, с директором, и знаешь, что он мне сказал? Скоро будет у нас животноводческий комплекс. И знаешь, как будут называть тех, кто станет работать там?