Опасно для жизни
Шрифт:
Он быстро шагал по территории больницы. Возле серого корпуса следовало повернуть направо и через пятьдесят метров — лаборатория в расположенном у самой ограды больницы трехэтажном особнячке. Альгерис скорыми шагами сокращал расстояние до цели и вдруг, словно споткнувшись, замер. Прямо на него шел Александр Борисович Турецкий, собственной персоной.
Первым побуждением Альгериса было немедленно рвануть назад, к машине, стоявшей за оградой больницы. Только спортивная выдержка и необычное поведение Турецкого остановили его.
Турецкий
— Наталья Николаевна, — послышался звонкий девичий голос. От серого здания к парочке бежала молоденькая девушка. Женщина обернулась. Обернулся и Турецкий.
Альгерис свернул в боковую аллею громадной больничной территории и сел на самую дальнюю скамейку. Достал сигарету и закурил уже по-настоящему.
Та-ак. Так. Первой его мыслью было, что лабораторию уже накрыли. Да как и не предположить этого, когда следователь проходил в пятидесяти метрах от нее! Но здание лаборатории, просвечивающее сквозь густой, с красной осенней листвой кустарник, имело вполне мирный вид. Вот из дверей вышел высокий парень с завязанными в хвост длинными волосами. Парень закурил, жмурясь в лучах осеннего солнца. Следом вышел курчавый коротышка. Парни чему-то рассмеялись. Все это не укладывалось в картину разоблачения преступной деятельности. Да и на всей территории больницы продолжалась мирная жизнь — сновали сотрудники в накинутых на белые халаты куртках и плащах, спешили к больным посетители, бродили рабочие в спецодежде. Нет. Лабораторию не накрыли.
Да и на лице Турецкого не было радости от служебных успехов. Скорее, оно было смятенно озабочено. Озабочено тем, как понравиться красивой стройной женщине.
Альгерис расхохотался. «Ох, чудны дела твои, Господи», — повторил он, сам того не ведая, мысли гостиничной дежурной. Да этот Турецкий просто влюблен! Как мальчишка, как последний дурак!
Что ж, это совершенно меняет дело. Видимо, Нино неустанно молится о нем, облегчая своими молитвами его задачу. Не надо похищать следователя. Это трудно и опасно. Открылся куда более легкий путь — похитить эту самую Наталью Николаевну. Так назвала женщину звонкоголосая девчушка. Альгерис бросил окурок в урну и направился к лаборатории.
— Ну что. Мужик, конечно, ни при чем, — рассказывал Гоголев Турецкому о допросе водителя фирмы «Горячев и компания». — Когда сказали ему, что его фургон заминирован был, он чуть копыта не отбросил. Прямо в моем кабинете.
— Это почему же? — удивился Турецкий.
— Да, говорит, похож на вождя мирового пролетариата. Невысокий, в кепке, глаза хитроватые, в морщинках. Простой и разговорчивый. Ну а как твои успехи в беседах с гепатитными наркоманами. Или с наркоманными гепатитниками? Что обнаружило следствие?
Они коротали время перед ночным рейдом в «малинник». Пить ввиду предстоящей операции не следовало, и мужчины пробавлялись кофейком с бутербродами. И пили понемножку.
— Знаешь ли ты, Виктор Петрович, как был аттенуирован вирус бешенства? — спросил Турецкий.
— Что это ты, как Рабинович, вопросом на вопрос отвечаешь? — осведомился Гоголев, не очень понимая, о чем его спросили. Он подлил коньяка в рюмки.
— Не знаешь, — вздохнул Турецкий. — А я теперь знаю. Я даже знаю, как выглядел Луи Пастер. Мои знания могут и не понадобиться именно сегодня. Но любая информация ложится в копилку. В базу данных, так сказать. Никому не ведомо, что и когда потребуется вытянуть из нее.
— Если бы я не знал, что ты трезв, я подумал бы, что ты пьян, — заметил Гоголев. — А все наши петербургские женщины…
— А что ваши петербургские женщины? — подобрался Александр Борисович, пригубливая коньяк.
— Губят они вашего брата москвича, — отозвался Гоголев.
— А вашего питерского брата они не губят? — поинтересовался Турецкий.
— Мы привыкши. Да и то, съездишь куда-нибудь, посмотришь на красавиц иногородних и иноземных и подумаешь: нет, таких, как в Питере, нет.
— Чем же они особенные? — спросил Саша. Почему-то ему этот разговор показался чрезвычайно важным.
— Как тебе сказать… Я ведь много людей перевидал по роду своей деятельности, сам понимаешь. Вот старушки питерские. Те, что белая кость, голубая кровь. Там все понятно. Они все живут в прежней жизни. И три седых волосины в аккуратный пучок укладывают. И яйцо всмятку сами себе на подносе подают. В фарфоровой подставке. Это, заметь, в коммуналке. Где рядом матерится пьяный сосед, выехавший из Ленобласти и прописавшийся по лимиту.
— Ты что же, проявляешь великодержавный шовинизм по отношению к деревне?
— К деревне, прежней деревне, я отношусь с величайшим уважением, Саша, — серьезно ответил Виктор. — Деревня жила строго соблюдаемыми нравственными устоями. Все друг у друга на виду. Все друг друга знают. Все перед всеми отвечают. Да что говорить, это общеизвестно. А вот рабочие поселки, где собираются случайные люди, временщики, это совсем другое дело. Там жизнь временная и как бы ненастоящая. Понарошку. То есть можно пакостить, гадить повсеместно. А потом другая жизнь будет, приличная.