Опасное молчание

Каменкович Златослава Борисовна

Вот и площадь Вечевая. Мелана остановилась перевести дух под небольшим домом с балконом.

«Что это? Я и не знала… Оказывается, в этом доме в 1876–1877 годах жил и работал Иван Франко? Видно, эту мемориальную доску повесили недавно…» — подумала Мелана.

Подойдя к открытым настежь кованым воротам монастыря, Мелана просто остолбенела, прочитав: «Львовская восьмилетняя школа № 48».

Тишину бывшего монастырского двора еще не нарушали детские голоса, только в ветвях старых вязов как-то особенно громко и озабоченно щебетали

птицы.

— Прошу пани, здесь был монастырь, — обратилась Мелана к женщине, входившей во двор с ведром, из которого торчали два веника.

— Сестры выехали.

— Куда?

— В Польшу.

Мелану охватило жуткое чувство пустоты и покинутости. Она стояла словно каменная, пока не почувствовала, что ей стало холодно в легком платье. В полдень, когда она приехала, было очень жарко. Мелана сунула шерстяную кофточку в чемодан, сдавая его в камеру хранения. Не знала, застанет ли мать, которая писала, что собирается уехать в Ровно.

«Куда теперь?» — грудь сжало тоскливой, щемящей болью. И побрела в сторону площади Данила Галицкого.

Возле Кукольного театра царило оживление. Видно, только что кончился спектакль, и дети, громко делясь впечатлениями, сбегали по широким гранитным ступенькам.

Вдруг сердце Меланы встрепенулось. Вон тот, худенький мальчик в белой рубашонке, это же Марик… Но мальчик прошел мимо, нет, не он.

В лицо Мелане ударили большие, холодные капли дождя. Удивительно, так ярко сияет солнце, а дождь…

— Слепой дождик! Слепой дождик! — прокричала девочка в пестром сарафане.

— Это к счастью, если вот так: солнце и дождь, — перекрестилась вторая девочка с короткими косичками.

— Как не стыдно, Галка! Ты же пионерка, а веришь в приметы.

— Это моя бабушка… — начала оправдываться Галя.

Девочки не стали пережидать дождь, разулись, спрятали под платье туфельки и босиком зашлепали по лужам.

На Холме Славы, где горит вечный огонь, у могилы Александра Марченко всегда люди и много цветов. Кто-то неизменно до самой поздней осени приносит розы — любимые цветы Сашка…

Первое время Ганнуся неподвижная, словно статуя, в горестном отчаянии долго стояла у этой могилы, пока ее не уводил брат или девочки Кремневых.

Но время смягчило горе. И девушку больше не мучила мысль, что никто никогда не узнает, кем был этот человек. Поэты сложили о нем стихи и песни, его именем назвали школу и одну из красивых улиц в центре города, с его именем на знамени шагают пионерская дружина и отряды. Но Ганна еще не знает, что будет учреждена книга почетных граждан Львова и в ней первым будет занесено имя танкиста Александра Марченко.

В этот летний день на улице Ленина против большого тенистого парка состоялось открытие памятника танкистам. На высоком гранитном постаменте был установлен танк «Гвардия», откуда в то июльское утро шагнул в бессмертие Александр Марченко. Легкий ветер рассыпает

над морем голов торжественные звуки Гимна.

Разумеется, Ганна, Петро и их друзья были здесь.

Последнее время Олесь почти не виделся с Ковальчуком. Олесь работал в две смены на заводе. Отливали, обрабатывали и вот — этот чудесный бронзовый орнамент из лавровых венков, метровый гвардейский значок на фасаде памятника и двухметровые металлические доски с высеченными на них именами героев-танкистов, павших смертью храбрых в боях за освобождение Львова.

После открытия памятника Олесь с женой (он недавно женился на Катрусе, сестре Василька), Ганна, Петрик и Йоська поспешили на аэродром встречать Юрия Вольнова, который летел на Москву.

И хотя самолет немного опоздал, встреча была не менее радостной.

— Как ты возмужал, Юрко! Уже капитан? — обняла и расцеловала Ганнуся. — А усища! Да ты, видно, всех женщин в Польше свел с ума!? И как только Стефа рискнула такого красавца одного отпустить? Ай-ай-ай!

— Да не слушай ты эту старую интриганку, — Петро, смеясь, оттеснил сестру, сам хватая в охапку друга.

— Ну, знаешь… Петрик, я бы тебя не узнал. Да ты вымахал выше меня!

— А нас узнал бы? — близоруко щурясь, обнял друга Йоська Талмуд.

— Это просто здорово, что вы все стали такие громадные!

Не беда, что предсказания Стефы не сбылись. Пусть не стал артистом Петрик и не поет в опере, зато как сильно зазвучал его голос в литературе!

Олесь — токарь, это замечательно! Дорожи, брат, своим потомственным рабочим именем. Иосиф и Василько — будущие врачи? Юрий рад за них, благородная профессия. Виделся ли он с Франеком?

Что за вопрос! Разумеется, да. Франек хоть и важная персона — заместитель министра, но все тот же простой, кипучий и часа в кабинете не посидит. Всем от него сердечные приветы. Приглашает к себе в гости. На Петра в обиде. Кому-кому, а молодому писателю не побывать в Народной Польше? Не посмотреть, как строится Новая Гута?

— Как Варшава? — спросил Петро.

— Западных писак, которые раззвонили на весь мир, что Варшава навсегда останется мертвым городом, ожидает горькое разочарование, — светло улыбнулся Юрий. — Поляки из руин и пепла поднимают свою любимую Варшаву. Франек мне показывал проекты: широкие проспекты, новые жилые здания, гостиницы, театры, парки, кафе!

Нет, это уже было возмутительно! Только сейчас, когда до отлета оставались считанные минуты, Юрий вдруг сказал, что вчера в одиннадцать часов вечера Стефа подарила ему наследника, сына, в три килограмма весом.

— Богатырь! И главное, точно по заказу — сын, — просияла Ганна. — Стефа мне писала, что ты мечтаешь о сыне.

— Так это же надо отметить! — рванулся за шампанским Петро, попыхивая трубкой.

И они все же успели выпить по бокалу шампанского, прежде чем радио объявило посадку на московский самолет.