Опасное наследство
Шрифт:
Пембрук невесело смеется:
— Ха! Надо же такое придумать!
Гарри не уступает:
— Уверяю вас, сэр, что Катерина — моя жена во всех смыслах. Мы тайно возлежали на брачном ложе. Так что теперь расторжение нашего брака будет противно закону Божьему.
— Это правда, — говорю я. — Клянусь.
— Избавьте меня от своих клятв, — рычит Пембрук. — Как такое возможно? Сандерс по моему приказу не спускал с вас глаз.
— Тогда спросите его, — предлагает Гарри. — Спросите его, сопровождал ли он нас в башню, в ту комнату, где мы нашли старые бумаги.
— Еще чего! — рычит граф. —
— Я не лгу! — настаивает Гарри.
— Да, — вставляю я, потихоньку скрещивая пальцы в складках платья. — Это правда. — Я полна решимости не отступать.
— Чепуха, — заявляет граф, — я больше не намерен это слушать. Ты сегодня же покинешь мой дом, Катерина. С собой заберешь только то, что привезла. А если осмелишься где-нибудь повторить свою ложь, чтобы оспорить расторжение брака, то тем хуже будет твоей сестре.
— Нет! — кричу я и цепляюсь за Гарри, словно за соломинку, умоляя Бога, который не слышит меня, не разлучать нас. Гарри, не выдержав, тоже начинает плакать. Он прижимает меня к себе, клянется отцу страшными клятвами, что не расстанется со мной, но граф стоит на своем:
— Я все сказал. Вопрос решен. — Он выходит из комнаты, а я от горя едва не лишаюсь чувств на руках у Гарри.
— Иди пока, моя Катерина, — подбадривает он меня. Гарри говорит сурово, словно вырывает эти слова из сердца. — Я буду сражаться за тебя, клянусь. — Он отпускает меня, глаза его горят решимостью. Это придает мне силы — я подчиняюсь и отпускаю его. — Простимся пока, — говорит Гарри, не спуская с меня взгляда и нежным пальцем отирая слезы с моих щек. — Помни, как сильно я тебя люблю, моя дорогая жена.
— А я тебя, мой дорогой муж, — шепчу я. Потом, чувствуя, что сердце мое окончательно разбито, отворачиваюсь и иду в свою комнату. Я не оглядываюсь, поскольку боюсь, что решимость изменит мне.
Граф не терял времени — подготовил для меня лодку, приказав лодочнику доставить обратно к родителям в Шин, словно возвращая попавшую не по адресу посылку. Он не только не предоставил мне сопровождающего, но даже не разрешил взять горничную. Я отправляюсь домой исключительно в компании гребцов.
Мажордом Пембрука быстро выводит меня из особняка вниз по лестнице к пристани, слуги идут следом с моими поспешно собранными вещами. Я в отчаянии, лицо мое горит от слез, но этого, кажется, никто не замечает. Я теперь здесь чужая, и никому нет до меня дела.
Я знаю, Гарри не бросает слов впустую — он горы сдвинет, чтобы вернуть меня. Но Гарри полностью зависит от отца, а граф, как он это доказал мне сегодня вечером, грозный противник. Я должна смириться с неизбежным: отныне я — сестра узурпаторши. Никто не захочет меня знать и дружить со мной. И уж тем более не возьмет замуж. Как ужасно это сознавать, тем более когда тебе еще не исполнилось тринадцати. Моя жизнь закончилась, даже не успев начаться.
Монастырь погружен в темноту, повсюду тени от лунного света. Старший лодочник, которому велено лишь доставить пассажирку до пристани, едва высадив меня с вещами, моментально прыгает обратно и отдает приказ грести. По мере
— Это я, леди Катерина! — кричу я, стуча в ворота, выходящие к реке, но единственным ответом мне служит жутковатое уханье совы. Я грохочу большими металлическими ручками, но вход в родительский дом надежно закрыт. Чернота ночи, шорох высоких деревьев, чьи кроны видны на беззвездном небе, и темный силуэт сторожевой будки надо мной — все это навевает на меня ужас. Я громко плачу и падаю на колени. А затем в отчаянии кричу: — Помогите мне! Помогите! Бога ради, помогите! — Ни разу за всю свою короткую жизнь я не оказывалась совсем одна.
— Кто там?
Слава богу! Вроде бы это голос моей матери! Или нет?
Я слышу чьи-то приближающиеся шаги.
— Кто там шумит? — раздается требовательный вопрос.
Да, это и в самом деле матушка! Хвала Всевышнему, наконец-то мои молитвы услышаны.
В окне наверху появляется свет.
— Спускайся сюда, ты, идиот! — слышу я раздраженный голос, обращенный к привратнику, который спросонья никак не может взять в толк, чего от него хотят. — Тут кто-то орет так, что мертвого может поднять!
В дверях поворачивается огромный ключ, и я вижу миледи — она смотрит на меня с выражением ужаса. Вид у матери усталый и изможденный, а подол парчового платья забрызган грязью.
— Что ты здесь делаешь, дитя? — с удивлением спрашивает она.
— Граф Пембрук вышвырнул меня из дома, — говорю я.
— Что он сделал? — изумляется мать.
Но я уже ничего не могу ответить ей, поскольку снова лишаюсь чувств. И тут я с удивлением чувствую, что мать обнимает меня — и это она, которая никогда не проявляла своих родительских чувств.
— Расскажешь мне все потом, — говорит она, поднимает меня на ноги и, поддерживая, ведет к дому. Я потрясена: в голосе моей сильной, грозной матери слышна дрожь.
Милорда нигде не видно.
— Мы с твоим отцом только что приехали, — говорит миледи, когда мы входим в зал, где на полу грудой свалены их вещи. — Я пришлю дворецкого, чтобы все отнесли наверх. В доме нет еды, постели не просушены. Но удивляться тут не приходится — нас не ждали. — Она садится рядом со мной на скамью и требует: — А теперь расскажи, что случилось!
И я прерывающимся голосом рассказываю, отчаянно стараясь не заплакать. Однако, дойдя до момента нашего прощания с Гарри, все-таки не выдерживаю и теряю самообладание. На сей раз мать не укоряет меня за слабость. Она едва сдерживает бешенство, но злится не на меня.
— Пембрук приказал лодочнику высадить тебя здесь вот так? Фактически бросить одну?! — восклицает она. — Это оскорбительно!
— Мало того, — продолжаю я, прекрасно сознавая, что за следующие мои слова мать может поколотить меня, а то и сделать что похуже. Но я не могу оставить единственную надежду, а потому отваживаюсь на признание: — Гарри и я… мы… сказали его отцу, что возлежали на брачном ложе. Вообще-то граф строго-настрого запретил нам это и приставил слугу наблюдать за нами, но мы заявили, что сумели его провести.