Опасное поручение
Шрифт:
Во мне вдруг появилась какая-то зависть к Старосельскому. После его смерти у него по крайней мере осталась дочь и один друг, которые искренне за него переживают. Увы, если вдруг я умру, то вряд ли кто-то станет меня так оплакивать. Разве, что Кондрат. Но речь ведь совсем про другое.
Или, может быть, Добронравов просто хочет показать мне, как он скорбит о смерти Старсельского? Если всё это — игра? Если он просто меня водит за нос? За последние пару недель кое-кто с самым честным выражением лица мне уже лгал…
Илья
— То, что вы сообщили мне, очень важно. Понимаете, мы с Павлом Николаевичем были очень дружны много лет. С самого детства. Когда мне сказали, что он повесился — я был буквально потрясен. Я не мог в это поверить. Неделю у меня всё из рук валилось. Работать не мог. Всё переживал за него. А представьте, как чувствовала себя Елена Павловна? Мало того, что у нее отец умер, и она осталась одна, так ещё, якобы, повесился. Позор ведь! Тем более, что она сейчас при дворе Великой княгини Елены Павловны, а там людей с подмоченной репутацией не держат.
— Это всё я прекрасно понимаю.
— Вот-вот. Поэтому, сударь. Расскажите мне поподробней, что вы там узнали. Поделитесь своими выводами. Что за улику вы отыскали?
— На потолочной балке, на которой якобы повесился Павел Николаевич Старосельский, остались следы, свидетельствующие, что его повесили. Веревка оставила следы на дереве, как будто бы её подтягивали с тяжелым грузом. То есть кто-то накинул петлю на шею мертвого или находящегося без сознания Старосельского, а потом перекинул веревку через балку и подтянул её. Вот таким образом имитировали самоубийство.
— Очень интересно, очень. Продолжайте.
— К сожалению, продолжение вас не обрадует, — вздохнул я. — дело в том, что этой улики, то есть потолочной балки со следами от веревки, больше нет.
— Как так?
— Вскоре в гостином дворе, где умер Павел Николаевич, произошел пожар. И что странно — пожар начался в той самой комнате, где он останавливался и где он, якобы, совершил самоубийство. Комната сильно обгорела. Потолочная балка, естественно, тоже пострадала. Следов веревки на ней, увы, не осталось. Думаю, что это всё не просто так случилось. Пожар устроили, чтобы скрыть следы. Кому-то нужно, чтобы Старосельского считали самоубийцей.
Добронравов опять вскочил и заходил по гостиной.
— Да, вы правы, — сказал он. — Это не может быть случайным совпадением. Не может.
Он остановился передо мной.
— Но кто же, по-вашему, убил Павла Николаевича?
Я пожал плечами. Ответа на этот вопрос у меня не было. Хотел бы я знать имя убийцы или того, кто всё это организовал. И не помешало бы знать, чем кому-то не угодил Старосельский и при чем здесь картина Бернарди.
— Этого я пока не знаю. Скажите, Ваше превосходительство…
Добронравов не дал мне договорить:
—
Он присел напротив меня на софу.
— Скажите, Илья Иванович, вам знаком итальянский художник по фамилии Бернарди?
— Бернарди? — удивленно переспросил он. — Нет, кажется, раньше мне эта фамилия не была знакома. Признаюсь, живописью я не сильно увлекаюсь.
Удивился он искренне. У меня не было причин сомневаться в его ответе.
— А Павел Николаевич как к живописи относился?
— Да тоже, в принципе, как и я. Он больше книгами интересовался. А почему Вы это спрашиваете?
— Дело в том, что в Кострому Павел Николаевич ездил для того, чтобы посмотреть на картину итальянского живописца Бернарди. Эта картина находилась в коллекции костромского губернатора Пасынкова. Вот она-то и интересовала вашего товарища.
Я рассказал кое-какую информацию о картине. Естественно, только в общих чертах. Эту историю мне приходилось пересказывать уже в который раз.
Добронравов не перебивал. Он с любопытством смотрел на меня, только иногда то ли от удивления, то ли от возмущения покачивал головой из стороны в сторону.
— Мне кажется, что это похоже на какой-нибудь французский роман, — сказал Илья Иванович, когда я наконец-то закончил свое повествование. — Таинственные убийцы, загадочная картина, её кража, пожар, покушение на вас… Вот так сюжет!
— Уверяю Вас, Илья Иванович, это всё произошло на самом деле. Кто-то убил вашего друга, и теперь пытается замести следы своего преступления. Скажите, кто-нибудь хотел убить Павла Ивановича? Или может быть кто-то затаил на него обиду?
Этот вопрос в моем расследовании тоже стал уже обязательным.
Глаза Добронравова даже округлились от удивления.
— Помилуйте, Владимир Сергеевич, какие у него враги могли быть? Вы просто не знали Павла Николаевича. Безобиднейший, благородный человек. Пример для всех нас! Да, не побоюсь этого слова — пример. Он и сориться не любил. Бывает, поспорим мы с ним, а он потом на следующий день приезжает уже с утра первым мириться. Говорит, не могу вынести, что расстались не по людски, что обидеться ты мог.
— То есть всё-таки Павел Николаевич иногда ссорился? И не только с вами, как я понимаю?
Добронравов даже вскинул руку, делая вид, что отталкивается от моего вопроса как от чего-то малозначимого, не существенного.
— Это даже и ссорами нельзя назвать. Вы разве никогда ни с кем не расходились во мнениях? Что ж, это сразу ссорой считать? Нет. Говорю же, он был мирным и безобидным человеком.
— Хорошо, я понял. А, скажите, только прошу понять меня правильно, у вас кроме вот этих незначительных споров были какие-нибудь серьезные конфликты со Старосельским?