Опасное соседство (Узы моря. Опасное соседство. Возвращение)

Тесен Ялмар

О теплокровных существах, особенно о тех, что обитали на суше, в жарком и светлом мире, он не знал ничего; он был знаком лишь с корморанами, и после нескольких встреч с ними стал избегать любого плавающего на поверхности предмета, особенно обладавшего лапами или ластами. Однажды стая горбылей оказалась окруженной птицами, которые с таким шумом гребли перепончатыми лапами и били по воде крыльями, что Меченый, совершенно утратив ориентацию, нырнул в глубину прямо сквозь стаю лобанов, а потом, спрятавшись в своей норе, среди спутанных, похожих на длинные волокна водорослей, смотрел, как мечется стая лобанов, похожая на взволнованный занавес, а черные птицы с белыми грудками, вытянув шеи, выхватывают их из воды одного за другим. В эти минуты вода была буквально пронизана электрическими разрядами и запахом страха, который не исчезал, пока его не унес отлив, и только

тогда Меченый осмелился выплыть из норы. Вновь оказавшись в одиночестве, он двинулся навстречу потоку пресной воды, вверх по течению реки, и, несмотря на полную тьму, царившую ночью в черной речной воде, что струилась над более соленым придонным слоем, в котором плыл он сам, успешно ловил среди водорослей креветок и крабов, пока вокруг снова не посветлело.

Потом Меченый проплыл над песчаной отмелью следом за стаей серебристых полупрозрачных ящероголовов, глотая их целиком, пока вдруг не застыл от внезапно нахлынувшей волны страха — сигнал опасности пришел откуда-то сверху, слева, и мгновенно погас. Затаившись среди водорослей, Меченый с полминуты глубоко дышал, прежде чем вернуться к охоте на креветок, легко изгибая мускулистое тело и ловко руля сильным хвостом. И самке африканского коршуна-рыболова тоже понадобилось не более тридцати секунд, чтобы совершенно забыть о своем стремительном броске вниз, не принесшем никаких результатов, так что она преспокойно уселась чистить перышки на сухую ветку старого кладрастиса.

Эта ветка была исключительно удобна для наблюдения, однако же в данный момент служила скорее насестом, поскольку приближалась ночь. Самка коршуна-рыболова еще днем слопала килограмма три рыбы, поймав пестрого ворчуна над креветочной отмелью чуть ниже по течению реки. Посидев на засохшей ветке, птица с криком взлетела, высоко запрокинув голову, так что затылок почти касался пышного воротника вокруг шеи; широко открыв клюв, она призывала самца, который внимательно следил за действиями подруги с высоты примерно в километр. Самец тоже голоден не был; он видел, как самка охотилась на горбыля и промахнулась, а также мелькнувшую в воде тень крупной рыбы. Они полетели дальше вместе, по очереди испуская громкие кличи, точно звонили в колокол или трубили в рог; подобного клича не издает больше ни один орел в Африке; это поистине музыка дикой природы, способная оглушить и очаровать любого, даже если коршуны-рыболовы летят так высоко, что с земли кажутся едва различимыми пятнышками.

На земле же пятнистая генетта уже пировала под кладрастисом, лакомясь останками ворчуна. Рыбина эта весила не меньше, чем поймавший ее коршун-рыболов. Ворчун как раз кормился на отмели, покрытой норками креветок, когда самка коршуна-рыболова заметила стаю ворчунов, поглощавших пищу с таким энтузиазмом, что хвосты высовывались из воды, упала прямо в воду, пронизанную солнечными лучами, выпустила длинные цепкие когти и впилась в спину своей жертвы. Однако добыча оказалась тяжела, и, вместо того чтобы взлететь, птица забила широко раскрытыми крыльями, яростно раздирая спину рыбины когтями, и попыталась немного отдохнуть. В конце концов она хотя и не слишком изящно, но вполне ловко проволокла добычу по воде, гребя крыльями, точно веслами, и вытащила ее на берег.

Последние громкие крики птиц замерли вдали. Меченый лишь косвенно отметил появление коршунов-рыболовов — через запах мертвого ворчуна, распространившийся по течению от того места, где генетта окунула в воду морду, чтобы напиться. Теперь Меченый решил покинуть спокойные места; что-то влекло его вниз по течению реки, навстречу слабому отголоску музыки горбылевой стаи. Эта музыка звучала где-то далеко, однако не умолкала, и он упорно плыл ей навстречу, все ближе и ближе, пока не влился в тесную, двигавшуюся бок о бок стаю других горбылей-холо. Все они были примерно такого же размера, как и он сам, и плыли в зеленой воде открытого моря навстречу увлекательным, манящим приключениям. Когда стая прошла рифовый барьер, миновав покрытые мидиями крепостные стены подводных скал, и направилась на восток, в ней насчитывалось около тысячи рыб; они плыли тесными группами над самым дном на юго-восток со скоростью десять километров в час, несомые течением к мысу Игольному.

На глубине ста метров скрип, треск и ворчание морского оркестра превратились в оглушительный рев, который ничуть не испугал и не встревожил горбылей; они лишь еще торопливее и активнее устремились в ночное море, чувствуя где-то перед собой отдаленные еще признаки присутствия огромной стаи молодых кальмаров.

Континентальный шельф, над которым они

плыли, на юге постепенно спускался все глубже и представлял собой песчаную равнину с пятнами плоских известняковых рифов, а порой и с выходами твердых горных пород. Это была как бы огромная скатерть-самобранка, уставленная различными яствами.

Земным существам, которым здесь помогали видеть мощные прожекторы, все обитатели этого подводного мира показались бы, видимо, какими-то загадочными гирляндами, или завитками дыма, или привидениями, вольготно резвящимися в мутном зеленом полумраке, легко перепархивающими с места на место и быстро уносящимися прочь, когда стеной надвигалась стая горбылей. Вода, казалось, стала тяжелее и плотнее от возбуждающих ароматов той добычи, к которой стремились горбыли; все убыстряя ход, они переставали обращать внимание даже на лучших съедобных рыб, трепетавших под ними над песчаным дном, — капскую мерлузу, морских языков, ворчунов, луфарей и капских конгрио. Впрочем, все они исчезли из виду, когда целая туча кальмаров закрыла свет солнца, и уж тогда горбыли поохотились всласть, только и успевая бросаться направо и налево и глотать добычу. На двадцать метров выше горбылей стаю кальмаров атаковали небольшие группы луфарей, и вскоре вниз уже сыпался целый дождь из мелких обрывков плоти, привлекая крупных африканских конгрио, похожих на толстых красновато-коричневых угрей, извивавшихся над самым дном.

В двух километрах от того места, где горбыли-холо впервые вволю полакомились своей любимой добычей, было довольно крупное скальное образование примерно километровой длины и в полкилометра шириной. Скалы поднимались со дна морского на добрую сотню метров, однако не достигали поверхности воды метров на сорок. Здесь паслось великое множество рыб, и поскольку место это находилось вдали от наиболее посещаемых рыболовами-любителями рифов, оно все еще напоминало тот первозданный подводный мир, который Джеймс Ривер так часто видел в юности. У скал, например, резвилась целая стая молодых суповых атлантических акул одинаковой двухметровой длины. Акул было не меньше тысячи, и количество их все увеличивалось: здесь хорошо было покормиться и передохнуть перед долгим плаваньем в более холодные воды у Западного побережья Африки. Коричневато-серые, с острыми полупрозрачными носами и обтекаемыми телами, акулы эти приплыли сюда с юго-западных окраин континентального шельфа, пройдя двести пятьдесят километров на север над плоской подводной равниной до мыса Игольный и целую неделю питаясь мерлузой и морскими языками. В сотне километров от берега глубина все еще была метров двести; здесь морская равнина продолжала полого спускаться в океанские глубины, однако уже и здесь дневной свет не проникал сквозь толщу воды, так что акулы охотились как и прежде — во тьме вечной ночи.

Чтобы найти добычу, зарывшуюся на мелководье в песок и часто невидимую глазу даже при относительно хорошем освещении, акулы использовали сверхчувствительные датчики — маленькие пятнышки под нижней челюстью. Эти рецепторы воспринимали даже самые слабые электрические разряды, испускаемые морскими языками и прочими придонными жителями, а также любые изменения давления и температуры.

Обладая, кроме того, отличным зрением и высоко развитым обонянием, акулы чувствовали себя как дома и в полной тьме, и при дневном свете и всюду были одинаково опасны. Умевшие успешно приспосабливаться в любом уголке своей морской вселенной, они, в отличие от более сложных костистых рыб, имели ряд особенностей: значительную массу, удельный вес меньше веса воды, жирную печень, а не плавательный пузырь, которая обеспечивала их жизненной энергией и способностью держаться на воде, зубы, способные к бесконечной регенерации. У некоторых акул были также особые челюсти, которые при атаке выдвигались вперед, и хищницы вырывали огромные куски плоти точно лапой с острыми когтями. Глаза у акул закрывались пленкой, похожей на веки, но она не опускалась, а поднималась, в отличие от млекопитающих и рептилий.

Возбужденные запахом, который принесло течение, акулы лениво развернулись, сперва двигаясь довольно неторопливо, но потом постоянно наращивая скорость. Среди скал запах добычи стал еще притягательнее, и акулы ворвались туда, точно стая волков или диких собак — хотя такой охоты никогда не увидишь на суше, — и обрушились на стаю молодых горбылей-холо с лихорадочной страстью уничтожения. Когда день на Земле сменился ночью, а потом вновь наступил рассвет, кальмары по-прежнему продолжали плыть на восток, и численность их миллионных рядов уменьшалась незаметно, а вот стая горбылей после атаки акул существовать практически перестала.