Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— А письмо это кто писал? Не ты, князь?
В руках Крейза пакет, который передал Саттару. «Неужели и тут…»
— А списки большевиков и сочувствующих, подлежащих расстрелу в первую очередь, не ты составлял?
— Я ничего не знаю! Поклеп. Уничтожить хотите? Помешал? Кому помешал?
— Зачем, как ишак, орешь? Не поможет.
Но Чалышев уже не мог остановиться.
— Поклеп! Н-не дамся вам! Буду требовать! — продолжал выкрикивать он с таким звенящим страхом, что кабинет на эти его выкрики отзывался стонущим эхом.
И ничего, кроме этого эха, Чалышев уже не слышал. Он заглядывал поочередно в
Но так и не дождавшись ни от кого никакого намека, не увидев сочувствия в лицах, в которые заглядывал, он перестал кричать и, прижав к груди руки, царапая по карманам пальцами, заговорил вдруг тихо, проникновенно:
— Я же много сделал для советской власти… Еще сделаю… Я искуплю вину… Только…
На него глядели неумолимые глаза. В них было уже все определено.
В кабинет вошли Сиверцев, Маша, Саттар.
Чалышев, как пустой мешок, опустился на стул и с посеревшим, землистым лицом, на котором по-мышиному мелко дрожал подбородок, уставился на вошедших, так и не отняв рук от груди, царапая кончиками пальцев карманы.
Крейз, указав кивком головы Сиверцеву, Саттару и Маше на свободные стулья, сдвинул в сторону лежавшие на столе бумаги и, едко усмехнувшись, сказал:
— Наивные глупцы. На что рассчитывают, думают, народ их поддержит, против советской власти восстанет. Пойдет за такими вот чалышевыми и токсамбаями. Да этому теперь во веки веков не бывать.
— Не наивные. Ты не прав, — перебил Крейза, подойдя к нему вплотную, секретарь укома Ивакин, — знают они, что никто за ними не пойдет, да только чего им остается делать-то больше? Неудобно на одних штыках народную власть свергать. Мировое же мнение будет не то. Вот и тасуют карты. Одну банду в полсотни человек, собранную ими же, выдают чуть ли не за восстание целых уездов и губерний. И трубят о таких восстаниях во всех своих продажных заграничных газетенках. Знакомая, давно знакомая песня.
— Это верно, — согласился Крейз, вышел из-за стола, приблизился к двери, распахнул ее и что-то сказал.
В кабинет вошли три чекиста.
— Уведите, — кивнул на Чалышева Крейз. — Посадите в пятую. Охрану удвоить. Ходжамьяров пусть быстрее идет сюда. Кончилась его отсидка.
Пять шагов всего от места за столом до двери. Но если бы с боков не поддерживали конвоиры, Чалышев не смог бы их преодолеть. Ноги не слушались. Чтобы не завыть по-волчьи, он все сильнее стискивал зубы, но это не помогало. Он никогда не думал, что так страшно быть обреченным.
В коридоре встретился Думский. Большой, сильный, весь пропахший степью, он шел размашистой походкой, видимо, еще не успел остыть от всего пережитого. Взглянув мельком на Чалышева, он бросил на ходу, словно в пустоту:
— Испеклась, сопля! — и уже в спину добавил: — Иди, иди к дружкам. Ждут, — сам широко распахнул дверь в кабинет.
— Саввушка!
— Здорово!
— Привет, орел! — послышались возгласы.
Дверь захлопнулась, от ее стука Чалышев вздрогнул, еще больше согнулся и тоскливо по-щенячьи заскулил.
А в кабинете Думского уже окружили.
— Ну, выкладывай, Савва!
— Как пришлось? Трудно?
— Какой трудно. Когда жинка заставляет пельмени лепить, труднее достается. Как слепишь не такой, она тебя скалкой, скалкой. И ведь, язва грудастая, все по шее норовит, все по шее.
Дружный смех прокатился по кабинету. Савва переждал и заговорил тише, серьезнее.
— Как получилось, значит, — сел он за стол и пригреб к себе сдвинутые Крейзом в сторону бумаги. — Припожаловали они к Лесновке на свету. Мы и ждать притомились. Ну, развернулись они без опаски в лаву и пошли в открытую — некому, дескать, встренуть. Мы их, знамо, допустили ближе. Да как лупанули поверх голов! Поначалу с флангу из двух пулеметов и прямо навстречь из одного. Ну, тут и поднялось! Батюшки! Свалка, оторопь. Я ору: «Кидай оружие, сдавайсь!» — и к ним. Они с коней долой, падают на землю, вопят. Не все правда, которые наутек взялись. Ну, по энтим довелось пройтись очередью. А Салов-то, между протчим, — Думский хмыкнул, — гляжу, крестится и ползет в подворотню. Погоны с себя сдирает, ремень с маузером скидывает и эдак быстро шастает, аж землю носом роет. Скрыться, выходит, задумал под шумок, кривобокая паскуда. Ну, я мигнул хлопцам, они его и накрыли с тылу. А второй, Токсамбай-то. Оказался посерьезнее. Ничего не скажешь, крепко отстреливался. Меня было гробанул. Вот, — расстегнул ворот Савва и ткнул в марлевую повязку на шее, затем сунул палец в дыру на гимнастерке возле плеча. — Ишь, куды скользнула! — и удивленно, будто это случилось только что, разглядывал рубаху. — Эх, новая, можно сказать, ненадеванная была.
Пуля продрала рубаху Савве от плеча до плеча.
…Совещание в этот вечер у Крейза закончилось поздно. А через день все, кто был на этом совещании, собрались в кабинете секретаря уездного комитета партии Ивакина.
— Предлагаю послушать председателя чрезвычайной комиссии товарища Крейза, — объявил Ивакин. — Получена шифровка из туркестанского чека.
— Да, получена, — поднялся с места Крейз. — Турчека дает согласие на новую попытку обезвредить Дутова. Сообщают, что полагаются целиком на нас. Можем действовать, как находим нужным.
Думский крякнул и подался вперед. Крейз усмехнулся.
— Проситься на операцию хочешь?
— А то! — удивился Савва.
— Слишком ты фигура приметная. Тебя на сто верст за кордоном каждая собака знает. Особенно после того случая, когда ты там побывал. Предлагаю послать троих: Махмута Ходжамьярова, Алексея Сиверцева и этого… Саттара Куанышпаева. Он уже бывал у атамана. Пароль и отзыв нам теперь известны.
— Куанышпаев вот только… Как считаете? — задумчиво обвел глазами присутствующих секретарь укома.
Крейз вторично поднялся с места:
— Риск, конечно, есть. Но я трижды беседовал с ним. Думаю, не подведет.
— А он представляет, чем может это кончиться для него?
— Не маленький, понимает. Калякали с ним об этом.
— Так кто за предложенные кандидатуры? Голосуют все члены укома и представители чека.
Поднялось десять рук. После некоторого промедления потянул кверху руку и Думский, тяжело вздохнув при этом.
— Между прочим, — достал Крейз из кармана клочок бумаги, — записку Чалышев передал. Просит сохранить жизнь, пишет, что готов отправиться за кордон и в мешке привезти голову атамана.