Опасное задание. Конец атамана(Повести)
Шрифт:
— А не лопнешь?
— Нет. Места еще есть много — погладил себя по животу Мухамбедиев.
Протянул кружку к Кожгали.
За окнами казармы переменчивый астраханский день. От всех стекол, которых не касаются умелые и охочие до чистоты женские руки, протянулись наискосок к полу радужные снопы света. Они переливаются, скользят по остриям штыков, перебираются на потолок, и по нему бегут повитые золотом веселые ручейки. А через минуту казарма будто съезжает по крутому косогору в темноту. Потом солнце выныривает из-за набежавшего облачка, и у окон
Три друга сидят на двух сдвинутых топчанах. С краю котелок. Над ним курчавится пар. Ныряют в котелок поочередно кружки, обжигает горло пахучий напиток. От него яснеют мысли, становится хорошо на душе. Что может быть лучше таких минут?
И никто из троих не знает, что полковой комиссар о каждом из них подробно докладывал в астраханском кремле лично Кирову.
Тот вызвал его и спросил, кого из наиболее надежных и толковых красноармейцев 291 полка можно послать в тыл к Деникину.
— Сколько? — спросил в свою очередь комиссар. — Пять, десять человек надо послать?
— Хватит троих.
Комиссар назвал троих.
Киров рассмеялся.
— Нужны люди из коренного казахского-киргизского населения. Они под видом ловцов должны пробраться в Гурьев.
— В Гурьев?
И полковой комиссар (в недавнем прошлом он был членом Гурьевского исполкома) уверенно назвал Избасара, Ахтана и Кожгали.
— Расскажи о каждом, — попросил присутствующий при этой беседе председатель военной инспекции Брагинский.
Комиссар подробно рассказал, что представляют из себя рекомендуемые им красноармейцы.
— Как за самого себя ручаюсь. Не подведут, — добавил он в заключение. — Я же политруком первой роты был, когда они в полк явились. В разведку несколько раз с Ахтаном Мухамбедиевым и Избасаром Джанименовым хаживал.
— Ну что ж. По-моему, подходящие хлопцы. На них и остановимся, — сказал Сергей Миронович.
Было это накануне утром. А сейчас пустеет котелок. Избасар с сожалением заглядывает в него и собирается пойти на кухню, выпросить еще чайку у повара. В это время Ахтан хлопает себя по лбу, бросает на Кожгали диковатый взгляд и говорит:
— Ох, забыл. Как мог забыть? Не знаю.
Кожгали поворачивает к нему сухое лицо и ждет.
Но Ахтан, не торопясь, протягивает Избасару кружку: — Наполовину напился, наполовину нет.
— Если вспомнил, так говори, — хватает его за рукав Кожгали.
— Э, теперь буду ждать. Пусть тебя, Кожеке, черная зависть съест, как ржавчина старый казан, — рассыпает дробный смешок Ахтан.
Кожгали соскакивает с топчана. Высокий, жилистый, он стоит перед Ахтаном, слегка покачиваясь, и насмешливо глядит на него из-под густых бровей, убегающих к вискам.
— Ждать будешь?
Растопыренные пальцы Кожгали угрожающе шевелятся. Ахтан сразу сдается. Он боится щекотки больше всего на свете.
— Знаешь, кто был среди пленных беляков, которых я утром гнал на работу? — спрашивает он.
— Кто?
— Наш бай Абулхаир!
В три прыжка Кожгали подскакивает к винтовочной
— Где он, ублюдок, убийца моей матери? Где? Говори!
И нет уже ласковых морщинок вокруг больших темных глаз Кожгали, а вместо них две щелочки. И двух бровей нет — одна бровь бороздой перечеркнула лоб.
— Я его найду. Достанет моя пуля шакала этого, — и Кожгали бросается к дверям.
— Назад, Кожеке!
Словно горный обвал рухнул на плечи, придавил их. Кожгали качнулся, как под тяжелой ношей, а Избасар не убирает железных ладоней, жмет сильнее:
— Куда?
— Ты же слышал, что там Абулхаир, собака паршивая.
— Все равно в пленных стреляют одни трусы.
— Я не трус.
— Зачем тогда винтовку схватил?
— Ш-ш, — зашипел на друзей Ахтан.
По проходу между топчанами бежал дневальный по роте Ян Мазо.
— Вы чего тут шумите? Ты зачем винтовку сцапал? — подскочил он к Кожгали.
— Про Абулхаира узнал и убить его собрался, — поспешил сообщить Ахтан.
— Про кого? — опешил дневальный.
— Бай. Не знаешь, какие баи бывают? — удивился теперь уже Ахтан, — Абулхаир наш в плен попал. Ох, и вредный. Его мать в могилу закопал, — кивнул он на Кожгали.
— Не пускаете? Бая пожалели?
— Кто бешеного пса будет жалеть? Комиссар не велит пленных трогать.
— Ну комиссар комиссаром, а тут я командую, поняли? — объявил Мазо. — Ставь на место оружие. Вас в штаб должны позвать. К самому, можно сказать, Кирову, потому и в баню не пустили. А вы тут вон что устроили.
— К Кирову? Зачем смеешься? — обиделся Избасар.
— Смеялся кочет, когда лиса его за хвост потащила. Говорю, вызовут, — усмехнулся Мазо и потребовал: — Показывайте штаны. Повернитесь, так, — и не совсем уверенно добавил, обращаясь к Избасару: — Сойдут. Только заплату у кармана тебе, Джанименов, прихватить ниткой. Отстала. А теперь ботинки показывайте.
— Ты разве старшина? Почему штаны смотришь, ботинки смотришь? — возмутился Избасар. — Новые дашь?
— А ты голос-то не поднимай. Раз требую, значит имею на то права. Старшина где? То-то, в бане. Ну, мне и велел обмундировать вас, ежели в его отсутствие вас начальство позовет. Вот ключ от каптерки доверил, — дневальный помахал ключом, осмотрел у всех троих ботинки и вдруг рассердился неизвестно отчего.
— Ох, горит на вас все, как на огне. Давно ли обувь получали?
— Кожа, поди, плохая попала? — пожал плечами Кожгали.
— Нашел на кого валить — на кожу! Догадливый, как погляжу.
Ахтану Мазо вручил банку гуталина, щетку, велел надраить обувь и перемотать обмотки.
— А знаешь что, Ахташка? — неожиданно подобрел он. — Я тебя своими обмотками, пожалуй, снабжу, немотанные. Пойдем возьми, — и повел в каптерку.
— А ты как думаешь, Ян, зачем мы понадобились Кирову? — спросил Ахтан дневального, подкупленный его добротой. Тот, казалось, только и ждал этого вопроса. Он придвинулся ближе.