Опасность тьмы
Шрифт:
– Как ты думаешь, те молодчики знали меня? – спросила ее мать. Всего на секунду в ее глазах мелькнуло беспокойство.
– Нет… Им просто понравилось, как выглядит дом, и они решили, что их там ждет богатый улов. Они думали, что в доме никого нет, а там оказалась ты, и им снесло крышу. Как они могли тебя знать? Ты же их не узнала.
– А могли они следить?
– Маловероятно. В Хэмпстеде есть дома и пошикарнее.
– Это правда. Ну ладно, иди уже в свою церковь. Уверена, им ты нужна больше,
– Не сейчас точно. И в любом случае я еще должна встретиться с полицией. Они осмотрели дом, но им нужно мое заявление.
– Какой в этом может быть прок? Тебя там даже не было. Скажи им, чтобы приходили ко мне. Ты вообще ничего не знаешь о том, что произошло. Завтра утром я собираюсь выписаться и поехать домой. И я не хочу, чтобы в это время ты тут мешалась под ногами.
Джейн поднялась. Чувство юмора. Уже очень давно она поняла, что чувство юмора работает. Иногда. Но в этот момент ничего даже приблизительно смешного не пришло ей в голову.
Когда она выезжала из Лондона, уже опускались сумерки. Она свернула на запад и увидела, как черничные облака большим пернатым крылом закрыли небо. В ее CD-плеере играл Скотт Джоплин. Она встретилась с полицией, прибралась в доме, как смогла, купила продукты и букетик душистых левкоев, чтобы вдохнуть свежую жизнь в дом, который казался запятнанным. Она старалась не думать о том, что ее мать снова будет сидеть здесь одна и как ни в чем не бывало работать в своем кабинете окнами в сад среди гор бумаг и сигаретного пепла. С ней все будет в порядке. Она сильная женщина. Было даже удивительно, что какому-то грабителю удалось ее одолеть. Ее мать…
Но ее мать, впервые за всю ее жизнь, показала себя уязвимой, и сама мысль об этом заставила Джейн задуматься и занервничать, и одна ее часть испугалась, а другая – разозлилась. Как она посмела? – подумала она, выезжая на центральную полосу и набирая скорость. Как она посмела сделать это со мной?
Пианисты выстукивали свой джаз – безошибочно и уверенно. Воспоминания об отце застлали ей глаза внезапными слезами.
Десять
– Она меня видит?
Сестра явно сомневалась.
– Она меня слышит?
– Может быть… Слух у нее… Да, может быть.
– Слух у нее что? Что?
На ее лице промелькнул страх.
Макс Джеймсон кричал. Он был зол. Он говорил с ней так, как будто это была ее вина, а это была неправда, но извиниться он был не в состоянии.
– Что? Пожалуйста, не обманывайте меня.
– Слух у нее откажет последним, вот и все, что я хотела сказать. Так что она, может быть, вас слышит… всегда считайте, что это так. Самая лучшая стратегия.
Но когда он взглянул на Лиззи, которая
Лиззи. Только это была уже не Лиззи.
Он заметил, с какой добротой, с какой заботой смотрит на него медсестра, и ему захотелось положить голову ей на грудь, найти утешение. Она вытерла лоб Лиззи смоченным в холодной воде полотенцем.
– Она это чувствует?
– Я не знаю.
– Мне нужно выйти на воздух. Я могу пойти в сад?
– Конечно. Там прекрасно. Так спокойно.
– Мне не нужен покой.
Он стоял посреди душной маленькой комнаты, где умирал человек, и пытался что-то сказать, но из его груди вырвался только глухой вздох. Он попятился к двери.
Прошло уже три дня и три ночи, и смотреть на это было невыносимо, но его жена все не умирала. Лиззи.
Он сел на скамейку. Было бы лучше, если бы он курил. У него была бы уважительная причина. «Мне нужно выйти, чтобы выкурить сигаретку», а не: «Мне нужно сбежать, чтобы не видеть, как она умирает».
На улице больше никого не было. Справа виднелось недавно достроенное новое крыло, в окнах которого еще не было стекол, и они выглядели как пустые глазницы.
«Может ли она видеть?»
Максу пришло в голову, что, если бы он мог знать будущее, то убил бы ее сразу, как только болезнь началась. Что убийство было бы милосерднее. Он так сильно любил ее, что мог бы сделать это.
Воздух был сладким от запаха земли и мокрой холодной травы, но через секунду он наполнился сигаретным дымом. К нему подошел и сел рядом мужчина. Он протянул ему пачку.
– Нет, спасибо, – сказал Макс.
– Нет. Я бы тоже отказался. Бросил много лет назад. Но, знаешь, стоит только дорваться, и ты уже без них не можешь.
Не разговаривай со мной, твердил про себя Макс, ни о чем не спрашивай и ничего не рассказывай.
– Это самое тяжелое, да? Ждать. Ты чувствуешь себя виноватым, как будто… ждешь этого. Но и боишься до ужаса.
На него внезапно накатила волна… чего? Облегчения? Страха?
– Это как-то неправильно. Сначала ты делаешь для них все, а потом, внезапно, ты вообще не можешь ни хрена сделать.
– Да.
– Твоя мать или кто?
Макс смотрел на темную землю у себя под ногами. Его губы онемели и не желали разлепляться.
– Жена, – услышал он собственный голос. – Моя жена. Лиззи.
– Хреново.
– Точно.
– Дочь, у меня. Двое очаровательных детишек – только для них и живешь. Я бы лег в эту постель и умер вместо нее, если бы мог.
– Да, – сказал Макс.
– Рак?
– Нет.
– Понятно. Просто обычно он.
– Да.
Мужчина быстро положил руку на плечо Максу и поднялся. Ничего не сказал. Ушел.