Опасности курения в постели

Энрикес Мариана

Но время постепенно превратилось в годы, а Хосефина возненавидела своего отца за то, что однажды он покинул дом, оставив ее наедине с женщинами, которые теперь, после длительной самоизоляции, планировали поездки в отпуск и вылазки в выходные дни, а у нее только от приближения к двери начинала кружиться голова. Она возмущалась, что ей пришлось бросить школу и что теперь мать постоянно сопровождает ее на ежегодные экзамены. У нее вызывало гнев то, что в их дом приходили только друзья Мариэлы, мальчики, которые вполголоса обсуждали странности Хосефины, но сильнее всего раздражало пребывание в своей комнате за чтением историй, превращавшихся в ночные кошмары. Она прочла легенду об Анаи и цветке сейбо [4] , и во сне к ней явилась объятая пламенем женщина. Она прочитала книжку о таинственной ночной птице урутау [5]

и теперь перед сном слышала за окном крики птицы, которая на самом деле была мертвой девочкой. Она не могла отправиться в район Ла-Бока [6] , потому что в темной речушке там барахтались тела людей, пытающихся всплыть на поверхность, лишь только она приблизится к берегу. Спала, закутавшись в одеяло, опасаясь прикосновений неведомой холодной руки. Когда матери нужно было уйти, она оставляла Хосефину с бабушкой Ритой, и если опаздывала больше чем на полчаса, девочку тошнило, ведь опоздание могло означать гибель в результате несчастного случая. Она привычно ускоряла шаги, проходя мимо портрета незнакомого ей покойного деда, потому что чувствовала на себе взгляд его черных глаз, а также никогда не заходила в комнату, где стояло старое пианино матери, зная, что, когда на нем никто не играет, звуки из инструмента извлекает дьявол.

4

Чудесная история девушки из индейского племени; Анаи – символ отваги и стойкости; сейбо – крупный ярко-красный цветок, распускающийся в октябре, один из национальных символов Аргентины.

5

Исполинский козодой.

6

Ла-Бока – район Буэнос-Айреса, где река Матанса-Риачуэло впадает в залив Ла-Плата. (Прим. ред.)

Хосефина проводила время в кресле. Волосы ее были такими сальными, что казались влажными. Она наблюдала внешний мир, который теряла. Даже не пошла на празднование пятнадцатилетия своей сестры, понимая, что Мариэла благодарна ей за это. Хосефина давно уже кочевала от одного психиатра к другому, и какие-то таблетки позволили ей поступить в среднюю школу, но уже на третьем году обучения она вдруг услышала в коридорах посторонние голоса помимо детских. И когда она однажды была в туалете, то заметила босые ноги, шлепающие по кафелю, а подружка сказала ей, что это наверняка монахиня-самоубийца, которая много лет назад повесилась на флагштоке. Напрасно мать, директриса и педагог-психолог убеждали девочку, что ни одна монахиня не вешалась на школьном дворе. Хосефине снились кошмары о Пресвятом Сердце Иисуса, о вскрытой груди Христа, которая в снах истекала кровью и заливала ей лицо; о Лазаре, бледном и подгнившем, встающем из могилы среди скал; об ангелах, которые хотят ее изнасиловать.

Поэтому она сидела дома и каждый год приходила на экзамены с медицинской справкой. А тем временем Мариэла возвращалась на машине ближе к рассвету, и возгласы парней слышались в конце ночи приключений, о которых Хосефина не могла и мечтать. Она завидовала Мариэле, даже когда мать ругала ее за чрезмерный телефонный счет. Ах, если бы ей было с кем поделиться, поговорить по душам! Увы, групповая терапия на Хосефину не действовала, вокруг были дети с реальными проблемами, сироты или подвергшиеся насилию. Речь обычно шла о наркотиках, сексе, анорексии и несчастной любви.

И все же она посещала сеансы, ездила на такси туда и обратно. Водитель всегда был один и тот же, он дожидался Хосефину у дверей, ведь у нее кружилась голова и сильное сердцебиение затрудняло дыхание, ей нельзя было оставаться одной на улице. С той поездки в Корриентес она не пользовалась автобусом, а единственный раз, оказавшись в метро, кричала до хрипоты, и матери пришлось выйти с ней уже на следующей станции. Мать встряхнула ее и потащила вверх по лестнице, но Хосефине было все равно, лишь бы выбраться из этого заточения, не слышать шума и покинуть извивающуюся змеей темноту.

Новые таблетки – еще экспериментальные, светло-голубые, блестящие так, будто только что из лаборатории, – глотались легко, и через некоторое время пол перестал походить из-за рвоты на минное поле. Лекарство даже освободило Хосефину ото снов, которые она раньше вспоминала, проснувшись, и когда однажды ночью она выключила прикроватную лампу, то не почувствовала холодных, как могила, простыней. Страх все еще преследовал ее, но она уже могла дойти в одиночку до киоска, не опасаясь умереть по дороге. Мариэла радовалась этому даже больше, чем сама Хосефина. Предложила пойти вместе выпить кофе, и Хосефина отважилась,

но только на такси туда и обратно. В тот день она смогла пообщаться с сестрой, как никогда раньше, и сама удивилась, согласившись пойти в кино (Мариэла пообещала, если потребуется, уйти посреди фильма), и даже призналась, что, возможно, хотела бы поступить в университет, если в аудиториях будет не слишком много студентов, а ее место будет возле окон или дверей. Мариэла порывисто обняла сестру, столкнув на пол кофейную чашку, которая разбилась на две равные части. Официант собрал осколки, улыбаясь. Еще бы: Мариэла выглядела прелестно с ее прядями светлых волос, с влажными пухлыми губами, с глазами, подведенными так, чтобы зеленый цвет радужки гипнотизировал всех, кто ею любуется.

Они еще несколько раз ходили пить кофе – а вот кинопросмотр так и не состоялся. В один из таких дней Мариэла принесла сестре учебные программы, которые могли понравиться Хосефине, – антропология, социология, филология. Мариэла выглядела встревоженной, хотя и без нервозности первых совместных вылазок, когда приходилось постоянно быть начеку – срочно вызывать такси или, в худшем случае, «Скорую помощь», чтобы доставить Хосефину домой или в дежурную клинику. Она заправила пряди длинных светлых волос за уши и закурила.

– Хосефина, – молвила она, – нам надо кое-что обсудить.

– Что именно?

– Помнишь поездку в Корриентес? Тебе было шесть лет, мне восемь…

– Помню.

– А как ходили к ведьме? Мама вместе с бабушкой, им ведь, как и тебе, было все время страшно, вот они и отправились к ней подлечиться.

Хосефина насторожилась. Сердце учащенно забилось, но она глубоко вздохнула, вытерла руки о брюки и попыталась сосредоточиться на том, что говорила сестра, как и советовал психиатр («Когда охватывает страх, – настаивал он, – переведи внимание на что-нибудь еще, на что угодно. Например, посмотри, что читает человек рядом. Рассмотри рекламные щиты или сосчитай, сколько красных машин движется по улице»).

– И я помню, как ведьма сказала, что они могут вернуться, если такое случится снова. Может, тебе стоит наведаться к ней? Теперь, когда тебе стало лучше? Знаю, что веду себя глупо, что я похожа на бабушку с ее провинциальным бредом, но ведь они же избавились от наваждений, правда?

– Мариэла, мне нельзя путешествовать. И ты это знаешь.

– А если я поеду с тобой? Я серьезно. Мы хорошо все продумаем.

– Я не рискну. Просто не могу.

– Ладно. Подумай хорошенько. А если осмелишься, я помогу тебе во всем.

Утром, когда Хосефина попыталась выйти из дома, чтобы отметиться на факультете, она обнаружила: путь от двери до такси непреодолим. Перед тем как ступить на тротуар, у нее задрожали колени, и она расплакалась. Таблетки переставали действовать, Хосефина замечала это уже несколько дней. К ней вернулась неспособность наполнить легкие, или, точнее, навязчивое внимание, уделяемое каждому вдоху. Словно бы требовалось контролировать поступление воздуха, чтобы система работала так, будто Хосефина делает себе искусственное дыхание «рот в рот», а иначе не выжить. Теперь ее вновь вгоняла в ступор малейшая перестановка в комнате, вновь приходилось включать не только лампу на тумбочке, но и телевизор, и люстру в попытках заснуть: она не выносила никакой тени. Ожидала возвращения каждого симптома, узнавая их заранее, но впервые почувствовала кое-что хуже покорности и отчаяния – она злилась на себя. Она очень устала, но не могла вернуться в постель, чтобы попытаться унять дрожь и учащенное сердцебиение, как не могла и перебраться в пижаме в кресло, чтобы поразмышлять о том, что ее ждет в будущем: психиатрическая лечебница или существование в окружении частных медсестер. Невозможно покончить жизнь самоубийством, если так боишься смерти!

Вместо этого она принялась думать о Корриентесе и Госпоже. И о том, какой была жизнь до той поездки. Она вспоминала, как бабушка сидела на корточках у кровати и плакала, молясь, чтобы прекратилась гроза, она жутко боялась молнии, грома и даже ливня. Хосефина помнила, как мать смотрела в окно, выпучив глаза, каждый раз, когда затопляло улицу, и как она вопила, что они все утонут, если вода не сойдет.

Вспомнила также, что Мариэла никогда не играла с соседскими детьми, даже когда они приходили за ней. Она обнимала своих кукол так, будто боялась, что их украдут. Еще Хосефина помнила, что отец возил мать к психиатру раз в неделю, она возвращалась полусонной и укладывалась в постель. Даже вспомнила донью Кармен, выполнявшую разные поручения и приносившую пенсию бабушке, ведь та не хотела, точнее, не могла – теперь это знала и Хосефина, – выйти из дома. Донья Кармен умерла десять лет назад, двумя годами раньше бабушки. После поездки в Корриентес она навещала ее, только чтобы выпить чаю, поскольку все заточения и ужасы миновали – для них. А вот для Хосефины они тогда только начинались.